Вадим Охотников - В мире исканий

Вынул профессор какую-то толстую книжку из своего портфеля и уткнулся в нее носом.

Через некоторое время, слышу, в сенях возня какая-то. Топтание на месте. Ну, естественно, думаю — это наш Ваня упирается. Входить боится. Стесняется.

Так оно и есть! Насилу втолкнули! Остановился он посреди комнаты, весь красный, глаза потупил, дышит, как лошадь.

— Вот наш изобретатель, — говорю я профессору. — Познакомьтесь: Иван Чирюлин, колхозный столяр.

Поднялся Павлинский со своего места и сухо пожал Ване руку.

— Образцы древесины с тобой? — спрашиваю я Чирюлина.

Молча роется в кармане. Сопит. Видно, как руки дрожат. Вынимает веточки и осторожно кладет их на стол.

Начинает профессор внимательно осматривать эти кусочки. Щурит глаза и бормочет себе что-то под нос.

— Вот это, — поясняю я, — дуб, что недавно срубили… Это береза, это ольха. Их мы пока не трогали.

— Ну что ж! — говорит профессор, закончив осмотр. — По моему субъективному мнению, дерево заметно окрашено. А вот что покажут аналитические исследования, так это еще неизвестно… Как вы получили такую пигментацию? — обращается он к Чирюлину.

Зная робость нашего изобретателя, стараюсь отвечать за него.

— Да… — говорит профессор, выслушав мое объяснение. — Примитивный процесс… Но все равно, для его научного изучения потребуется несколько лет, прежде чем он приобретет какое-либо утилитарное значение.

— Почему несколько лет? — вдруг послышался строгий голос.

Я даже испугался: Ванька Чирюлин заговорил! При этом, заметьте, этак уверенно, напористо. Куда девалась его робость!

Посмотрел на него профессор и говорит:

— А как вы думали, молодой человек? Ведь даже за границей подобного опыта нет!

И начинает сыпать снова мудреные слова: пигментация, диссоциация, циркуляция, конвентация, неустойчивый режим и так далее.

Смотрю я на Ваню и не верю своим глазам. Совершенно преобразился! Куда девалась прежняя робость! Держит себя вызывающе. Глаза горят.

— Почему вы считаете, что процесс пигментации может быть неустойчивым? — спрашивает он профессора.

И пошел!.. Откуда у него эти знания! Тоже иногда произносит слова вроде: стабилизация, циркуляция и даже диссоциация. Но большей частью говорит попросту и очень понятно.

Спор разгорается. Начинает профессор перечислять штук двадцать имен иностранных ученых.

— Тимирязева забыли. Он один всех их стоит, — говорит Чирюлин.

— Это уже вопрос аквантости, — важно возражает профессор.

— Не «аквантости», а «адекватности», то есть равнозначности, — поправляет Ваня. — Неужели… простите, конечно… по-русски говорить трудно?

Так вот, я и говорю… Кто бы мог подумать! Посмотришь — тихий и застенчивый, а как подошло к тому, чтобы защитить свое предложение, направленное, так сказать, на благо нашего народного хозяйства, так сразу преобразился. Огонь! Можно ли было сказать по внешнему виду, что он ботанику и химию самообразованием постиг в таком совершенстве? Нельзя… Так и с «профессором» этим…

Проходит этак минут двадцать. Вваливается в избу в сопровождении Василия Васильевича Терехова какой-то старичок среднего роста. Выражение лица добродушное, вроде как бы улыбается все время. Одежда скромная.

— Здравствуйте, товарищи! — говорит. — Простите, что задержался! Тут соблазн по пути подвернулся. Не утерпел. Осматривал, при любезном сопровождении дорогого Василия Васильевича, ваше лесное хозяйство. Может быть, оно и неудобно, так сказать, без хозяина, председателя колхоза… Не вы ли им будете? — обращается он ко мне.

— Я председатель… А вы кто будете?

— Разрешите представиться: профессор Сокольников. Командирован к вам из научно-исследовательского института… Ну как, Аркадий Агафонович? — обращается он к товарищу, которого мы раньше приняли за профессора. — Уже договорились насчет помещения и прочего?

«Вот так штука! — думаю я. — Кто бы мог подумать, что это профессор! Уж очень незаметный на вид…»

Начинает расспрашивать Ваню Чирюлина. Говорит просто, никаких тебе «циркуляций». Все понятно. А Павлинский, оказалось, всего-навсего, так сказать, технический помощник, не имеющий никакой ученой степени. Он сопровождал престарелого профессора.

Прожили они у нас две недели. За это время Ваня Чирюлин окрасил в их присутствии три десятка растений всевозможной породы. Пробовали в разные цвета: красный, синий, зеленый, фиолетовый…

— Замечательное это предложение! — как-то говорит мне профессор. — Какую красивую мебель можно делать из такого дерева! Какие дорогостоящие приспособления потребовалось бы сделать, чтобы пропитывать краской древесину насквозь, и все равно материала, подобного красному дереву, не получилось бы. Товарища Чирюлина вашего я заберу с собой в Москву. Пусть сделает научный доклад о своем оригинальном способе. По всей вероятности, мы совсем его там оставим. Знающие и талантливые люди нам нужны. Только уж робкий он слишком. Но это ничего, бывает…

Вас, конечно, заинтересует, в чем, собственно, заключается изобретение Чирюлина, как он ухитрился окрасить древесину растущего дерева.

Да очень просто!

В дереве, возле самого корня, сверлится дырочка. Ну, вроде как это делают ребята весной, когда хотят добыть сладкий липовый сок. В эту дырочку вставляется резиновая трубка. Один конец трубки в дырочку, а другой, значит, к горлышку бутылки, наполненной каким-то красящим раствором. Бутылка подвешивается к этому же дереву, повыше. Понимаете? Вот краска, значит, поступает по трубке в дерево и смешивается там с соками, которые дерево пьет через корни из земли. Соки идут по всему дереву и уносят с собой краску. Даже веточки у самых листьев — и те окрашиваются! Проходит некоторое время — дерево засыхает вследствие ядовитости краски. А краска-то впитывается в древесину так прочно, что ее оттуда уже ничем не вытравишь. В каждую клеточку попадает! Получается настоящее красное дерево.

Ну, конечно, при первых опытах, которые производил Чирюлин, все это получалось несовершенно. Краска ложилась неравномерно — химический состав красителя не был подобран правильно. А когда под это предложение были подведены твердые научные основания, все стало на свое место. Вот сейчас тут у нас крупные делянки леса находятся под опытным участком.

Вас интересует, какова судьба Вани Чирюлина? Теперь он в большом почете. А застенчивым и скромным так и остался.

Вот поди угадай, что за человек, если судить о нем по внешним признакам!

Призвание стать писателем я почувствовал давно. Друзья из среды литераторов отнеслись ко мне недоверчиво: