Александр Борянский - Время покупать черные перстни

Он спустился в подвал, на ходу доставая сигарету.

Дурацкий разговор задел Владимира Петровича больше, чем можно было ожидать. Молодую женщину, о которой шла речь, он помнил очень хорошо. И не просто помнил. Одна мысль о ней вызывала непривычный для его суховатой натуры трепет, настолько сильный, что у него холодели руки и гулко, ощутимо начинало стучать сердце.

Он оперировал ее несколько дней назад. Врачи-хирурги обычно НЕ ВИДЯТ больного, перед ними — работа, операционное поле, но ее распластанное тело ослепило его белизной и совершенством форм. Ему непроизвольно захотелось увидеть ее лицо, и именно при взгляде на него он ощутил первый раз толчок в сердце. Потому что она была прекрасна. Та же белая, точно светящаяся, кожа, густые, медно-красные волосы, тяжелые, даже на взгляд; черты, исполненные удивительной прелести и изящества. Она уже спала, и лицо ее с опущенными ресницами казалось кротким и нежным. Глаза ее он впервые увидел после операции и был окончательно сражен. Они оказались совершенно черными, глубокими, как колодец. Взгляд их с пугающей неподвижностью остановился на его лице, он притягивал, вбирал в себя, вызывая ощущение знобкого восторга и гулкого, ошеломляющего страха.

С тех пор Владимир Петрович постоянно ловил себя на мыслях об этой женщине. У него был небольшой и не очень удачный опыт в этой области, и, наверное, поэтому он относился скептически к данной стороне жизни, не придавая ей серьезного значения. Ни одна женщина до сих пор не вызывала у него такого яркого, волнующего чувства. Вот почему слова глупой старухи задели и растревожили его.

При следующем осмотре выяснилось, что в седьмой палате остались двое — Катя Борина и баба Лиза. Катя полулежала, откинувшись на подушки, а баба Лиза сидела, свесив сухие ножки в толстых носках, и с детским любопытством глядела на вошедших. Вид пустых кроватей и лицо сестры, сделавшееся испуганно-настороженным, ужасно разозлили Владимира Петровича. Осматривая Катю, он заметил, что руки у него дрожат, и подумал, что все видят это. У Кати было хмурое лицо, на врача она не смотрела.

Вернувшись в ординаторскую, он сел, ничего не замечая вокруг. В душе у него все кипело. Эти глупые разговоры создали вокруг Кати зону отчуждения и нездорового любопытства, это ощущалось прямо физически, и любая попытка пресечь это безобразие будет расценена неправильно и лишь усилит дремучий интерес. И что он мог сделать? Он врач, она больная, они не сказали друг другу ни слова помимо этих отношений. Он чувствовал, что перейти эту грань было бы мучительно трудно, почти невозможно.

Все свои дела он делал машинально. В голове была одна Катя. В таком тягостном состоянии, проходя быстрыми шагами по коридору, он увидел на диванчике бабу Лизу. Внезапно возникшая мысль заставила его остановиться и сказать:

— Пойдемте в ординаторскую, Лизавета Ивановна, поговорим.

Баба Лиза была кроткое существо лет под 80. Сухонькая, как осенний листок, с лицом бабы-яги — худым, носатым, изрезанным глубокими морщинами, с торчащей на подбородке седой щетиной. От трудной жизни у нее образовался небольшой горбик, скашивающий набок фигуру, от чего еще больше усиливалось сходство с устрашающим персонажем детских сказок. Однако стоило заглянуть в ее выцветшие голубые глаза, и баба-яга исчезала, а вместо нее появлялся ребенок, доверчивый и полный неистребимого интереса ко всему, что происходило вокруг. Она была очень терпелива и преисполнена горячей благодарности к медикам. Сама чуть живая, она всегда стремилась помочь другим больным. Именно ее вздрагивающая сухая ручка протягивала питье тому, кто не мог сам встать. Именно она, сочувственно поддакивая, выслушивала монологи женщин, замордованных трудностями жизни, которые так часто звучат в больничной палате. Она с готовностью смеялась любой шутке, ни на что не обижалась, не предъявляла никаких претензий и, вопреки всему, радовалась каждому дню жизни.

— Ну что, Лизавета Ивановна? — спросил Владимир Петрович, делая вид, что роется в бумагах, и не глядя на нее, потому что испытывал некоторую неловкость. — Как ваш желудок сейчас, не беспокоит?

— Хорошо, милый, хорошо.

— Давайте сделаем рентген на всякий случай, что-то вы похудели.

— Вам виднее, милый, что надо, то и делайте. Ваша правда, похудела, так ведь не ела ничего.

— Скажите, Лизавета Ивановна, вот вы не первый раз у нас лежите, — продолжал доктор, мучительно соображая, как не очень заметно подвести разговор к интересующей его теме. — Вы довольны персоналом? Может, у вас есть какие-нибудь замечания?

Баба Лиза даже ручками замахала.

— Что вы, что вы, как можно! Все очень хорошие, и врачи, и сестрички. Да если бы не вы, я бы уже давно на том свете была.

Владимиру Петровичу даже стало интересно.

— Неужели так уж в самом деле все хорошо? Ну, хоть чем-то вы недовольны? Говорите, не стесняйтесь.

— Нет, — твердо сказала баба Лиза. — Вы, милый, не знаете, как раньше было.

— А как?

— Мне 25 лет сравнялось, как раз Ванечка только народился. А у меня язва открылась. Это уже потом доктор сказал, что язва. А поначалу я не знала, только болит и болит, сил нет. Да изжога замучила. Врача у нас не было, только в районе, а председатель не отпускает. Да туда было и не дойти, километров 60 с лишним. Только уж осенью, когда уборка кончилась, доползла я дотуда, сосед на лошади ехал и подвез, чуть в грязи не утопли. Ну, доктор посмотрел, да не доктор, а фельдшер. Старый такой, аж руки у него дрожали, а умный. Язва, сказал, у тебя, лекарства надо всякие и диету. Да ведь нет ничего, а диета у нас и так в деревне, есть-то нечего, и все тут. Это, говорит, диета, да не та. А ты, говорит, Лизавета, достань мешок овса и вари себе кисель, густой такой, чтоб он стоял. И только его всю зиму и ешь. Вот и все лечение.

— Ну, что ж язва?

— А прошла, милый, совсем к весне прошла. Я, правда, очень послушная была, только один кисель и ела.

— Да, пожалуй, наше обслуживание вам должно казаться идеальным. А как вам нравится палата? Не хотите поменять?

— Зачем? Палата хорошая, да и привыкла я.

— Но вот другие же ушли.

Баба Лиза хитренько посмотрела на него.

— А-а, это они Катерину боятся.

— А вы?

— Я, милый, теперь ничего не боюсь.

— Лизавета Ивановна, у вас за плечами долгая жизнь, большой опыт Объясните мне толком, что именно всех так напугало. Бегают из палаты в палату, болтают ерунду всякую. В чем тут дело?

Она пожевала сизыми губами, с сомнением глядя на него.

— Объяснить, конечно, можно… только…

— Что вас смущает? Думаете, не пойму, что ли?

— Ну что вы, как можно. Только я бабка темная, по простому пониманию, а это по-вашему, по-ученому, значит, ерунда все.