Алина Распопова - Регресс

Майк одергивал мою руку.

– Александр, послушай. Да убери ты руки от стекла. Перестань, отстань, осторожнее…

Вырываясь, я надавил на стекло окна, и оно… погасло. За его прозрачной поверхностью возникла тьма. В соседних окнах по-прежнему виднелся всё тот же пейзаж, наполненный яркими красками цветущих садов и сочной зеленью полей, в моём же, сквозь сумрак ночи, пробивались слабо освещенные мрачные каменные каньоны.

– Ну что ты наделал, – раздосадовано произнес Майк. – Повредил экран…

– Как экран? Какой экран? – удивился я.

– Ну, Александр, ты просто как с Луны свалился. Вот этот экран, – ткнул он пальцем в моё черное окно.

Я внимательно присмотрелся. В холодную металлическую раму было вставлено, казалось бы, обычное стекло. В его глянцевом покрытии, я увидел собственное отражение.

– Поляризационный экран, наложенный на обычное стекло, позволяет видеть транслируемое на него изображение, при отключении превращается в обычное прозрачное стекло, – пояснил Майк.

– Но зачем? Кто это придумал? Для чего? – повернулся я к Майку.

– Александр, ну ты прямо как ребенок. Ну, тут давно уже так. Окна давно снабдили экранами, чтобы в невидимых двадцать пятом, двадцать шестом и двадцать седьмом кадрах показывать пассажирам рекламу. А ты что думал, мы действительно проезжаем через все эти места? – сказал Майк, указывая на соседние окна.

Я был поражен.

– На самом деле за пределами городов – промышленные выработки, производственные фермы, каменоломни, перерабатывающие цеха. Никто там не живет, нет никаких домиков, ни зелени, ничего. Здесь активно разрабатываются остатки природных ресурсов – Какое варварство, – произнес я, глядя на вывороченные из земли пласты.

– Мы строим города из того, что находится рядом… – развел руками Майк.

Мои глаза, понемногу привыкающие к темноте за окном, теперь различали очертания созданных человечеством машин. Гигантские металлические конструкции, громадные буры… Бесцеремонно призваны они были вгрызаться в земной покров.

– А где же растения, деревья, где растет наша экологически-чистая еда? – удивился я.

– Да нет уж давно ничего. Уже лет сто, как вырублены последние леса.

Все теперь выращивается в производственных теплицах. Гидропоника, брат, удобрения. Можно снимать до двух урожаев в месяц при том, что в природе – максимум два раза в год. А ты думал мы просто так, ради собственного интереса, занимаемся с тобой квадро-бионикой?

Это было ужасно! Все наши открытия, наши достижения, уничтожали нас. Мы обманывали сами себя. Мы закрывались от окружающего мира щитами современных экранов. Мы не хотели видеть разоренную нами же планету, а колпаком Систем накрыли себя, чтобы отгородиться от собственных социальных проблем.

Всё вокруг было неправдой. Тот идеальный поднебесный мир, в котором я существовал до сих пор, был шаткой иллюзией. Любое, даже самое невинное событие, было способно сбросить человека вниз. Аптаун был построен на жалком фундаменте чужих несложившихся жизней.

Каждый из нас думал только о себе, о собственном благополучии. И кто же тогда больше человек, я или насекомое с человеческой душой? Для чего людям природой дано столь совершенное тело? Чтобы мы в собственном стремлении к благополучию превращались, по сути, в животных? Это наш регресс. Где стремление жить для других, где желание работать не ради собственных успехов? Ничего этого не было ни во мне, ни в ком из нас. Мы построили этот мир, опираясь на какие-то неверные законы. Мы повсюду насаждали обман. Так жили мы все… Я притих. Свобода за окном оказалась иллюзией. В этом мире человеку некуда было бежать. Мне не оставалось ничего другого, как возвращаться домой, с грустью разглядывая темноту за холодным стеклом.

Мы не проехали и половины пути, как неожиданно я почувствовал, что со мной что-то не так. Сначала это продолжалось не дольше секунды. Звуки вокруг неожиданно стали резче, шум поезда громче, потом этот гул затих. Через минуту всё повторилось, только уже длилось дольше. И так много раз… Неожиданно к этому добавилось искаженное восприятие цветов. Я видел всё в градации красно-зеленого цвета, а на кожу начал сильно давить… воздух.

– Что с тобой, Александр?…

Мне казалось, мои руки превращаются в крылья. Я был уверен, что моё тело сейчас каким-то непонятным мне образом изменяется, я взлечу и начну парить.

– Что со мной? Кто я сейчас? – выдавил я нависшему надо мной Майку.

– Да у тебя жар…

Опыт Закхера играл со мной сейчас злую шутку. Прежние ощущения возвращались ко мне.

– Мои руки?… Что с ними? – теребил я друга.

– Александр, да что с тобой? Успокойся, успокойся, – пытаясь сдерживать меня, твердил Майк.

– Кто я? Как выгляжу? – вырывался я.

– Ты выглядишь, как и прежде. Но у тебя жар…

Мне нельзя было болеть. В Аптауне все потому так были озадачены здоровым образом жизни, что больным в этой части города было не место. Людей в Апатуне не лечили, их отправляли вниз. Профилактика заболеваний, их предотвращение – были девизом аптаунцев. Если же организм человека давал сбой… Аптаун был уровнем не для больных и калек, а для здоровых, полных энергии людей. Заболев, в Аптауне я продержусь не дольше трех дней, а дальше Система сочтет меня недееспособным и опустит вниз.

Остаток пути я провел, словно в бреду. Мне чудилось, что руки мои превращаются в крылья, что кожа моя покрывается шерстью, что сзади растет хвост. Воспоминания обо всём пережитом в ходе эксперимента Закхера вызвали в моей нервной системе сильнейший сбой. Потом Майк сказал мне, что теряя сознание, я твердил только одно: «Дух первичен, он есть…».

Когда, по прошествии суток, наш поезд наконец-то добрался до пункта назначения, я уже почти пришел в себя. Только легкая слабость в теле выдавала во мне остатки пережитой «болезни». По дороге, украшенной переливающимися горными водопадами в чужих окнах и с засыпанными мусором каньонами в моём окне, мы приблизились к Индианаполису. Экраны окон остальных пассажиров погасли, и теперь все они, так же как и я, могли лицезреть действительность – усыпанное отбросами подножие города.

– Ну, вот и добрались, – произнес над моим ухом Майк. – Соберись, Александр. Скоро будешь дома…

Моё зрение, слух, до сих пор ещё выкидывали остаточные «сюрпризы», однако ни один сканер, ни один самый чувствительный датчик не мог зарегистрировать этот факт. Позволив мне проделать на межуровневом лифте путь наверх, Система разрешила открыть передо мной дверь.

Когда я, в сопровождении Майка, переступил порог собственного дома, все мне показалось внутри него другим. В убранстве, облике моей квартиры ничего не изменилось. Тело Эльзы полицейские давно убрали, мебель, прочие вещи стояли нетронутыми, однако в этом месте, казавшимся мне раньше таким родным, всё теперь было не так. Мой дом остался прежним, однако, изменился я. Приключение, заставившее меня увидеть то, о чем раньше я даже не подозревал, превращения, показавшие мне совершенно иную жизнь, не отпускали. Мой дом казался мне теперь чужим. Я расслабился только тогда, когда после изрядной порции алкоголя, принесенного ко мне с риском для своей репутации Майком, плюхнулся на кровать и почувствовал, как мягкое интеллектуальное одеяло обволакивает меня, готовя массажем ко сну.