Грааль Арельский - Подарок селенитов (сборник)

— Что это такое? — изумился Павел.

— Не что иное, как аэробиль пригородного сообщения. Планета сообщается со своими спутниками. Аэробиль сейчас отошел от Фобоса. Однако, друзья мои, я дам вам сейчас снова обсерваторию. Пентаграмма нам еще не все объяснила. Одну минуту, я включу сейчас аппарат для ловли звуковых радио-волн…

Николай Александрович остановил шар и зажег свет. Около рефлектора он поставил маленький ящичек из красного дерева с индукционной катушкой, к которой на проводах прикреплялись три слуховых радио-трубки. К катушке магнита была припаяна тонкая металлическая игла, упирающаяся одним концом в навощенную разграфленную карточку-пластинку. Потом он поставил электробатареи и соединил их с ящиком и с рефлектором.

Погасив свет, он пустил шар, на котором снова зажглась зеленоватая звезда. Одновременно с этим стрелка дрогнула и начала вычерчивать кривую на пластинке. Когда кривая заполнила всю пластинку, он остановил аппарат и, вынув пластинку, передал ее нам.

Мы принялись ее внимательно рассматривать.

— Да ведь здесь получилось какое-то слово! — воскликнул пораженный Павел. — Подождите, подождите… ну, конечно, это «Мурлуу». Что за чудеса, от которых у меня начинает кружиться голова…

— Ха-ха-ха! — добродушно рассмеялся Николай Александрович. — Это марсианское слово. Что оно обозначает, я, конечно, но знаю. Но пентаграмма почему то посылает через известные промежутки времени неизменно это слово в пространство. Возьмите радио-трубки и послушайте. Я сейчас поставлю новую пластинку…

Первое мгновение я не слышал ничего, кроме металлического гудения электро-батарей, но потом оно прекратилось и наступила мертвая тишина. Подобной тишины я никогда не слышал у нас на Земле. Мне показалось, что она наполняет все мое тело какой-то легкостью, каким-то абсолютным забвением всего окружающего. Эта тишина безвоздушного пространства давала мне такое ощущение, как будто я погружался в тихие воды безбрежного и бездонного озера, залитого зеленовато-голубым светом мерцающих звезд. Я закрыл глаза… И вот я услышал тихую мелодию, такую бесконечно-грустную и сладостную, что у меня замерло сердце. Ее ритм напоминал струившийся свет, который менял оттенки и делался все ярче и ярче. И когда мелодия достигла, наконец, своего апогея, — она неожиданно оборвалась… И тогда я услышал отчетливо прозвучавшее таинственное слово: Мурлуу. Оно прозвучало протяжно и печально и напомнило мне почему то бой старинных часов, разнесшийся по всему полушарию спящей планеты. И в его печали я почувствовал какой-то глубокий, скрытый смысл, какое-то откровение, какую-то неразгаданную тоску жизни…

Николай Александрович взял меня за плечо и я с трудом открыл глаза.

На пластинке, которую он держал в руке, кривая опять вычертила то же слово: Мурлуу.

Мы сидели в кабинете.

Николай Александрович налил себе большой стакан вина и сказал:

— А все-таки я был прав! Не человек создает машину, а машина создает человека. Я в полном рабстве у своих машин, и вся моя жизнь полна этого необычайного рабства…

И вы… вы тоже теперь отравлены навсегда.

Он залпом выпил вино и замолчал.

Павел сидел, опустив голову на руки и задумчиво устремив взор в одну точку.

Я подбросил дров в догорающий камин. Они, весело потрескивая, вспыхнули, и кабинет наполнился красноватым отблеском пламени.

Окна начинали слегка голубеть. Наступал рассвет. В молочно-сизых сумерках, над покрытыми инеем. молчаливыми полями, нависла мертвая тишина печали. И мне почудилось с особенной остротой, что там, за окном, все еще продолжает звучать это печальное слово неразгаданного смысла жизни.

Обложка художника Н. Мэйлинга.