Аркадий Стругацкий - Жук в муравейнике (киносценарий)

…Последнее письмо его… Представляете, он всегда писал только от руки, никаких кристаллов, никаких транскрипторов, только от руки… Последнее письмо он прислал мне как раз оттуда, с вашей Голубой Змеи. И знаете, что он там написал? «Стояли звери около двери, в них стреляли, они умирали». И больше ничего. Ни одного слова. Ни имени, ни подписи…

…Но все равно я ждала его. Вчера он объявился, и я сразу поняла: все двадцать лет я ждала этого дня… Дура несчастная, чего я дождалась!..

Она вдруг. замолчала и, словно очнувшись, уставилась на Максима. Глаза у нее были сухие и блестящие, совсем больные глаза.

— Кто вы такой? — спросила она.

— Меня зовут Максим Каммерер, — ответил журналист Каммерер, всем видом своим изображая крайнюю растерянность. — Я в некотором роде писатель… но ради бога… Я, видимо, попал не вовремя… Понимаете, я собираю материалы для книги о Льве Абалкине…

— Что он здесь делает?

— В каком смысле?

— У него здесь задание?

Журналист Каммерер обалдел.

— 3-задание? Какое задание?.. Майя Тойвовна, ради бога, не подумайте только… Считайте, что я ничего здесь не слышал… Я уже все забыл… Меня здесь вообще не было… Видите ли, у меня такая манера работы. Я начинаю с периферии: сотрудники, друзья… учителя, разумеется… наставники… а потом уже, так сказать, во всеоружии приступаю к главному объекту моего исследования… У нас с вами получилось какое-то ужасное совпадение, и не более того… Я же не слепой, я же вижу…

— Да, — сказала она. — Это совпадение.

Она откинулась в кресло и прикрыла лицо ладонью. Ей было нехорошо. Ей было стыдно.

— Совпадение и более ничего… — бормотал журналист Каммерер. — И забудем… Ничего не было… Потом, когда-нибудь… когда вам будет удобно… угодно… я бы с величайшей благодарностью, разумеется… Майя Тойвовна, может, позвать кого-нибудь? Я мигом…

Она молчала.

— Ну и не надо, ну и правильно… Зачем? Я посижу здесь с вами… на всякий случай…

Она отняла руку от глаз и устало сказала:

— Не надо вам со мной сидеть. Ступайте лучше к своему главному объекту…

— Нет-нет-нет! Успею. Объект, знаете ли, объектом, а я бы не хотел оставлять вас сейчас одну… Времени у меня сколько угодно… — Он посмотрел на часы с некоторой тревогой. — А где он сейчас?

— Думаю, он сейчас у себя, — проговорила Майя Глумова, кривовато усмехнувшись. — Курорт «Осинушка». Это на Валдае, на озере Велье. Всего доброго.

— М-м-м! — очень громко произнес журналист Каммерер. — Озеро Велье… озеро Велье… Я как-то все это совсем по-другому себе представлял. Я еще раз прошу извинить меня, Майя Тойвовна, но, может быть, с ним можно как-то связаться отсюда?..

— Наверное, можно, — сказала Майя Тойвовна совсем уже угасшим голосом. — Но я не знаю его номера… и знать не хочу… Послушайте, Каммерер, дайте вы мне остаться одной! Все равно вам сейчас от меня никакого толку…

По тропинке между пышными кустами сирени Максим приблизился к уютному коттеджу, поднялся на крылечко к двери с большой цифрой «6» и постучал. Как он и ожидал, дверь заперта не была. В маленьком холле было пусто, на низком столике под газосветной лампой важно кивал головой игрушечный медвежонок панда.

На кухне мойка была забита грязными тарелками, окно Линии доставки было открыто, и в приемной камере красовался невостребованный пакет с гроздью бананов. В гостиной было и того хуже. Весь пол был усеян клочьями рваной бумаги. Широкая кушетка разорена, цветастые подушки валялись где попало, кресло у стола было опрокинуто, на столе в беспорядке располагались блюда с подсохшей едой, грязные тарелки, бокалы, среди всего этого торчала початая бутылка вина. Оконная портьера была содрана и висела на последних нитках.

Мятая бумага валялась не только на полу, и не вся она была мятая. Несколько листков белели на кушетке, рваные клочки попали в блюдо с едой, и вообще блюда и тарелки были несколько сдвинуты в сторону, а на освободившемся пространстве имелась целая кипа бумажных листков.

Максим поднял поваленное кресло и уселся в него, собрав разбросанные листки в одну пачку.

Все это выглядело довольно странно: кто-то быстро и уверенно нарисовал на листках какие-то детские лица, каких-то явно земных зверушек, какие-то строения, пейзажи, даже просто об-лака. Было среди листков несколько схем или как бы кроков — рощицы, ручьи, болота, перекрестки, и тут же — среди топографических знаков — крошечные человеческие фигурки, сидящие, лежащие, бегущие, и крошечные изображения животных, не то оленей, не то лосей, не то волков, не то собак, и почему-то некоторые из этих фигурок были перечеркнуты. На одном из листочков Максим обнаружил превосходный портрет Майи Глумовой с неуместным выражением то ли растерянности, то ли недоумения на улыбающемся и в общем-то веселом лице. И был там еще шарж на Сергея Павловича Федосеева, причем мастерский — именно таким был, вероятно, Федосеев четверть века назад…

Максим отложил бумаги и вновь оглядел гостиную— захламленную, неприбранную, загаженную, поднял с пола и взвесил на ладони остатки янтарного ожерелья… Делать здесь было больше нечего.

Когда Максим кончил свой доклад в кабинете Экселенца, тот, не поднимая глаз, сказал угрюмо:

— С Глумовой у тебя почти ничего не получилось.

— Меня связывала легенда, — сухо сказал Максим.

— Что думаешь делать дальше?

— По-моему, в коттедж номер шесть он больше не вернется.

— По-моему, тоже, — проворчал Экселенц. — А к Глумовой?

— Трудно сказать. Ничего не могу сказать. Не понимаю. Какой-то шанс, конечно, остается…

— Твое мнение: зачем он вообще с нею встречался?

— Вот этого я и не понимаю, Экселенц. Судя по всему, они занимались там любовью и воспоминаниями. Только любовь эта была не совсем любовь, а воспоминания — не обычные воспоминания. Иначе Глумова не была бы в таком мучительном отчаянии. Конечно, он — имперский офицер, еще позавчера он был имперским офицером, и если он напился как свинья, он мог ее попросту оскорбить… Особенно, если вспомнить, какие нестандартные отношения были у них в детстве…

— Не преувеличивай. Они уже давно не дети. Я ставлю вопрос так: если он теперь снова позовет ее… или придет к ней сам — примет она его?

— Не знаю, — сказал Максим. — Думаю, что да. Он все еще много значит для нее. Она не могла бы прийти в такое отчаяние из-за человека, который ей противен или безразличен.

— Литература… — проворчал Экселенц и вдруг гаркнул — Ты должен был узнать, зачем он ее вызывал! О чем они говорили! Что он ей сказал!

Максим разозлился.

— Ничего этого я узнать не мог! Она была в истерике! А когда пришла в себя, перед ней сидел дубина-журналист со шкурой толщиной в дюйм!