Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

– Мы и есть полиция, глупый вы человек. Уймитесь, или это будет последняя уха в вашей жизни.

Мякеля попытался сжечь Полину взглядом, но не выдержал взора ее спокойных синих глаз и опустил голову.

– Зачем вы сняли номер в отеле сегодня утром?

– Какой еще номер? – скривился финн.

– Не валяйте дурака, Мякеля. Номер в отеле «Савой».

– О, боже мой… ну снял, снял, снял! Это мой номер, почему это нельзя?

– Отчего на чужое имя?

Мякеля принялся мрачно прихлебывать дымящийся суп, не глядя на Полину.

– Будете молчать?

– Имя другое – хочу сохранить инкогнито.

– Для чего?

Рыжий финн в отчаянии закрыл лицо руками, затем резко выдохнул, будто решился:

– Это для встреч с девушкой. Любовницей. Извините, больше не могу сказать.

Полина и Фогт встретились глазами. Он едва заметно покачал головой.

– Вы изоврались, Мякеля, – отчеканила женщина. – Мы знаем, что вы встречались с Нойером, что вы сняли этот номер для него. Хватит сочинять. Нет у вас никакой любовницы и быть не может!

– Как вы… пошли вы… – Свиные глазки Мякеля забегали.

– На той стороне улицы, – спокойно сказал Фогт, – в одном из окон наш человек с винтовкой. Снайпер. Стоит мне сейчас поднять два пальца к небу – и вы труп, Тим.

– Ах, да будьте вы прокляты, хуоранпенника. Да, это для Нойера, по его просьбе. Он хочет бежать из Германии, ясно? Вы должны радоваться, коммунисты драпают, как таракашки с помойки… но не к вам, не в вашу ледяную водочную страну, он хочет в США. Номер в отеле берет для подстраховки, если не удастся попасть к американскому консулу и придется скрыться от германских агентов. Теперь я могу поесть?!

Певчие взяли высокую ноту, затем голоса их пали глубоко вниз, в басы, и снова воспарили радостно и торжественно, к самому небу. Многотысячная толпа зашевелилась. Внушительная британская делегация с шотландцами в багровых клетчатых килтах вежливо окаменела на трибуне среди прочих неправославных иностранцев. Над городом перекатывался звон колоколов. Святейший Патриарх Константинопольский и Всея Руси, облаченный в золотую ризу, первым вошел в храм, за ним семенили служки – а следом, высокий, полный достоинства, под руку с государыней шел царствующий император Михаил Александрович. В далеком 1918 году он спасся бегством из рук уже приговорившей его ЧК, пешком прошагал восемьдесят верст через пермские леса и был принят восставшим чехословацким корпусом. Через несколько минут под сводами храма он произнесет формулу отречения от престола в пользу наследника.

А вот и наследник – великий князь Владимир Михайлович, с алой лентой через плечо, шестнадцатилетняя копия отца – такой же высокий и худой, но темноволосый и энергичный. Следом за ним, в окружении лейб-гвардейцев четыре пажа вынесли на подушке алого шелка корону. У входа в храм процессию встречали черные жерла стрекочущих кинокамер.

– Не слишком ли легко он признался? – задумчиво проговорила Полина.

Она взяла Оливера за руку и прильнула к нему, дрожа, словно от холода.

– Что с тобой? О чем ты?

– Тим Мякеля…

– По-моему, мы жутко его напугали.

– Такого напугаешь.

– Полли, тебе нездоровится, давай уйдем.

– Смотри, вот те немцы. Нойер, Миллер… не вижу третьего. Ах, вот и третий.

Двое немцев с каменными лицами стояли позади британской делегации. Весь их вид выражал отрешенность и равнодушие. Чуть позади замер Хесслер, с таким лицом, будто только что съел ящик лимонов.

– Господи, только бы всё прошло спокойно, – перекрестилась Полина на купол Святой Софии.

– Нельзя около каждого человека поставить по часовому с ружьем, – пожал плечами писатель.

– Не могу избавиться от беспокойства. Идем, станем с ними рядом.

Клим Григорьев медленно шел за спинами толпы, двигаясь от площади к началу шоссе, уходившего вдоль берега. Там толпа начинала редеть. Вот и черный кабриолет, российский «Оккервиль» – когда всё закончится, сатрап сядет в него со своим дряхлым папашей и поедет праздновать. Только далеко не уедет.

Клим слышал, как ударили в большой колокол, и певчие заголосили «Многая лета». Григорьев косо усмехнулся в воротник. Внезапно он вспомнил, как убил впервые. Это было в июле 1917 года, в Питере. Клим, тогда еще совсем юный член эсеровской партии, получил в кружке револьвер (свое первое боевое оружие) и шел с ним домой. Повинуясь внезапному порыву, он стремительно подошел к усатому городовому на перекрестке Литейного и Невского и трижды выстрелил тому в живот. Клим ждал, что с ним случится нечто особенное, что-то навсегда изменится в его жизни – но всё осталось тем же. И небо, и чайки над крышей, и нагретая за день солнцем мостовая. Ему даже показалось забавным, что старик полицейский и не пытался защитить себя или стрелять в ответ. Забыв о кобуре на поясе, тот с глупым видом рассматривал свои окровавленные ладони и неловко пытался остановить хлещущую кровь. С тех пор Григорьев убивал… и убивал снова… и снова… Он бросал бомбы и втыкал под ребра ножи. Он служил в Петроградской ЧК и занимался расстрелами заложников-буржуев в 1918 году, после покушения на Урицкого. В 1922 году, когда белые во главе с Врангелем окружили Питер, он бежал и поселился в Вятке, где его никто не знал. Но и потом он не остановился – вышел на рабочее подполье и снова занял руки делом…

На площади заколыхалось многотысячное человеческое море. Нестройно затянули «Боже, царя храни» – подхватили, запели уверенно и громко.

Григорьев нащупал в кармане связку динамита. Он сделал короткий фитиль – но не слишком. Хотел оставить себе шанс убежать. Нет, он не из тех, кто жертвует собой. Не из тех.

– Вы жертвою пали в борьбе ро-ко-вой… – замычал он наперекор всей площади, – в любви бесконе… ечной к наро-о-о-оду…

Колокола по всему городу зашлись в радостном перезвоне. Свершилось! Оливер Фогт прокладывал путь сквозь толпу, как пловец, Полина поспевала следом. У входа на гостевую трибуну дорогу им заступил человек в штатском, но, увидев Полину, учтиво поклонился и помог взойти по узкой лесенке наверх.

Юный император появился на алой ковровой дорожке, ведущей из храма, и по толпе прокатился радостный стон. Как из-под земли вырос камердинер с подносом золотых монет – и царь принялся горстями кидать деньги в толпу.

– Многая лета! Многая, многая, мно-га-я!

Вот это он напрасно, успел подумать Фогт. Сейчас начнется настоящий бардак. Он обшаривал глазами многоцветную интернациональную толпу, выискивая угрозу – но опасен мог быть каждый… и восторженная женщина с младенцем на руках… и угрюмый малый в мятом картузе, прислонившийся к пальме… и даже казак из караула, замерший с шашкой наголо.

Молодой царь приближался к трибуне с иностранными гостями. Вокруг зашевелились нагретые солнцем спины в мундирах. Внезапно Фогт увидел, как с верхней части трибуны торопливо, бесцеремонно отодвигая в стороны дипломатов и сановников, спускаются двое в штатском. Что-то случилось.