Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

Федорка прислушалась к дыханию князя, убедилась, что сон его спокоен, и вышла, вернулась в свою комнату, зажгла лампадку, опустилась на колени перед иконой Богоматери. Долго молилась. Благодарила всех святых за то, что князь не свернул с дороги и не миновал озеро Чудесное, за то, что яд уже начал действовать, а потому среагировал Потемкин на запах трав сожженных, но вместе с тем еще не заразила отрава светлейшего настолько, чтобы Федорка оказалась перед ней бессильна. Хоть бы не оказалась. Спаси, Господи, раба божьего Григория. Сбереги, Господи, раба божьего Алексея. Это всё, о чем прошу тебя я, простая купеческая дочка.

Ее величество Екатерина Вторая склонилась над бумагами. Всё больше приходило жалоб на евреев, что самовольно снимались с родных мест – не так давно к Российской империи присоединенных – и переселялись, куда им вздумается. Исконно русские купцы плачутся, опасаются конкуренции. Кто ж знал, что благополучный раздел Речи Посполитой обернется новыми осложнениями?

А тут еще великий князь Павел Петрович из Гатчины в гости пожаловал. И визит свой начал с требования выделить ему средства на строительство очередной фабрики по пошиву прусской формы. Хорош наследник трона Российской империи! Весь в отца. Дай ему волю, не только гатчинскую – всю русскую армию по примеру прусской перекроит. Средства ему нужны… Ей бы тоже не помешали. К примеру, строительство нового Воспитательного дома требует дополнительных вложений, а где их взять? – всё ушло на войну с турками. И вдобавок никак не удается подписать мир с Османской империей. А ее генерал-фельдмаршал светлейший князь вместо того, чтобы еще месяц назад в Яссы уехать, сидел здесь и разыгрывал ревнивого мальчишку. Что совершенно ему не к лицу. Императрица нахмурилась и фыркнула.

К слову, от самого князя вестей давно не было. Правда, он только уехал, но всё же… Обычно чуть ли не каждый день письма шлет. А тут – почти неделя тишина стоит. Зол на нее.

В дверь постучали, и в кабинет вошел камердинер.

– Письмо от Василия Попова, ваше величество! – и с поклоном протянул конверт.

«…светлейший князь разгневается на меня, когда узнает, что я пишу Вашему величеству, но мочи больше нет смотреть на его страдания. Его сиятельство занемог сильно в городе Пскове, четвертый день живем мы в доме купца Таранина. Князя лихорадит, без конца тошнит, наизнанку выворачивает просто, страшно смотреть, от врача он наотрез отказывается, Ваше величество тревожить не велит, лечит его девица, купеческая дочь, какими-то травами, утверждает, что Потемкин отравлен…»

– Закладывать экипаж! – вскричала императрица.

Князь представлял собой зрелище жалкое и местами даже страшное. Исхудал, кожа посерела, под глазами черные круги – хуже, чем в кошмарном сне даже. Одет лишь в белую сорочку, что покрылась пятнами от пота. Комната его пропахла рвотными испарениями, хотя и меняла купеческая дочка тазы постоянно. Дочка сия весьма странное впечатление произвела на государыню. Стройная, темноволосая, скромная лента в косе, грубый темно-красный сарафан, только рубашка из кисейной ткани да серьги жемчужные напоминают, что перед тобой – дитя зажиточного купца, а не селянка какая-то. А как посмотрела императрица в глаза девушке, так словно что-то родное увидела. Будто бы некую тайну они обе хранят, только какую?

– Друг мой, душа моя, помощник мой первый, – императрица села на кровать. – Что же ты не бережешь себя настолько? И как посмел утаивать от меня болезнь свою? Разве не знаешь, что жизнь твоя – для меня самое дорогое в этом мире?

Потемкин молча поцеловал ее руку, прижался к ладони щекой.

– Немедля собираемся в дорогу! – объявила Екатерина. – Во дворец вернемся, лучших лекарей к тебе приставлю, сама сиделкой подле тебя стану!

– Ваше величество, помилуйте! – Федора Таранина упала в ноги государыне. – Нельзя князя сейчас перевозить. Его тошнит постоянно, ему покой нужен. Да и потом. Уж простите мою дерзость, но, сдается мне, слишком много у его сиятельства врагов при дворе. Запросто могут воспользоваться его сегодняшней слабостью… А здесь никто о нем не знает.

Перевела дух и добавила:

– Дайте мне еще несколько дней, самое большее – неделю. Обещаю, что его сиятельство на поправку пойдет. А коли нет – можете меня в крепость заточить или что угодно другое со мной сделать.

Словно в подтверждение слов Федорки о невозможности тотчас отправиться в путь светлейший князь склонился над тазом, извергая из себя то ли завтрак, то ли ужин. Екатерина едва заметно поморщилась, но комнаты не покинула. Дворцовый лекарь, приехавший с императрицей, долго изучал содержимое таза и, наконец, постановил, что с большой вероятностью может подтвердить версию об отравлении.

– Да она сама его травит, – зашипел в ухо императрице секретарь Попов, когда ее величество вышла из комнаты князя.

– Не думаю, – задумчиво проговорила императрица. – Хотела бы убить, уже давно был бы князь мертв. Да и не стала бы она, и никто бы не стал, так откровенно подставлять шею под петлю. Травят исподтишка, через третьи руки. Но лекаря я здесь оставлю и половину личной охраны – тоже.

Царскосельский дворец кишел слухами. Спешный отъезд императрицы да еще и с лекарем под мышкой незамеченным не остался, и к возвращению ее величества о недуге Потемкина знали все. Екатерина нахмурилась, вспоминая опасения купеческой дочери. Настроения не улучшило явление старшего внука в коридоре. Кафтан перекошен, пуговицы лишь бы как застегнуты, волосы взъерошены, будто три дня не расчесывался, в руках палка – опять, небось, собак дрессировал, а ведь у него сейчас урок истории по расписанию. Подошел внук, кланяется, спрашивает, хорошо ли съездила, не устала ли в дороге? А по глазам видно – не интересно ему это совершенно, этикет соблюдает, не более. Но и то хорошо.

– Почему ты не на занятиях? Где твой учитель?

– Он наказан! – выпалил мальчишка. – Он отказывался маршировать по моему приказу.

– Немедленно возвратись на урок, – приказала императрица.

Цесаревич поклонился, и вдруг что-то лукавое промелькнуло в его очах.

– Хорошо ли себя чувствует светлейший князь, ваше величество?

– Князь идет на поправку, – сухо отрезала Екатерина. – Что это за ухмылка? Изволь-ка объясниться, сударь!

Петр Павлович прищурился и простодушно сообщил, что проходил только что мимо покоев отца и услышал фразу: «Промахнулись мы. Надо было не яд использовать, а кинжал». Императрица уставилась на внука в недоумении. Дурак он – отца подставлять? Но и сам бы не додумался до подобного вранья, умишка бы не хватило. Вспомнился его дед, который тоже умел скрывать тайны, как пушка – свой выстрел, и с такой же простотой наивной докладывал ей обо всем, о чем чаще всего даже самому себе говорить не стоило. Вот уж точно – родная кровь.