Любовь Коваленко - Ярославна

Выстрел рассек тишину, и мелкие осколки ее рассыпались с глухим грохотом в горах. В комнату ворвался испуганный Галиев.

— Ай-ай! Белый! Белый!

Я выбежал на веранду. Сквозь листья винограда видно было, как серые фигуры перебегали между глыбами камней, приближаясь к дому. Я толкнул Галиева в противоположный конец веранды, прошептал:

— Изо всех сил к нашим!

Иван залег возле скалы за грубо вытесанным каменным столбом. Я притаился под виноградником. Надо любой ценой — любой ценой! — выстоять до прихода наших. Галиев домчит быстро… Он как птица… Он в этих горах, как дома. Серые шинели приближались…

Рядом зашуршали листья, я выстрелил и словно подал сигнал: поднялась бешеная стрельба. Мне обожгло ногу выше колена. И в тот же миг сзади навалились, прижали лицом к мокрой гальке, стянули руки, больно выворачивая их назад. Краешком глаза мне было видно, как Иван, прижавшись спиной к каменному столбу, размахивал тяжелой кобурой маузера, не подпуская никого к себе. Двое подползали к нему со стороны моря, заходя в тыл. Я успел крикнуть:

— Берегись!

Тяжелый солдатский сапог, словно молот, ударил меня в голову…

Я разлепил набухшие веки. Перед глазами роились черные и зеленые круги. Во рту было солено. Выплюнул кровь, поднял голову. Иван стоял на том же месте, как дуб, которому сломали все ветви, а он возвышается, непреклонный и все еще живой, непокоренный. Руки прикручены к столбу. Из разбитой губы на рваную шинель капала кровь. Я с надеждой взглянул на горы — не видно наших?

Солдаты вытолкнули во двор Степановну и Ярославну. На шее девушки уже не было золотых монет. Ярославна медленно обвела нас ясным взглядом. Даже солдатня остолбенела и выпучила глаза на удивительную красоту. Один, плюгавый такой, осмотрел ее с головы до ног и что-то сказал, гнусно подмигивая другим. Те захихикали. Иван рванулся так, что едва не повлек за собой столб.

Ярославна, видимо, не поняла сказанное, но почувствовала смысл. Она побледнела, подняла голову и гордо посмотрела на солдат. Ясные глаза ее омрачились.

Подошел офицер, пожилой, с длинным холеным лицом. Рукой в грязной перчатке взял девушку за подбородок.

— Красных прячешь, девочка?

Я то и дело бросал взгляды на горы — мне показалось, что за камнями мелькнули фигуры бойцов. Сердце мое бешено колотилось, распухшие губы шептали: "Братцы! Быстрее! Быстрее!".

Держась руками за стены, на веранду вышел профессор. Он хватал посиневшими губами воздух. Наконец прохрипел:

— Господа… господа… стойте… Не трогайте девушку… Ярославна… Ярославна… ожила… сотни лет анабиоза… Господа… Для науки… Ярославна…

Ученый протянул слабую руку, словно хотел ею защитить девушку. Ярославна резко крутанула головой, освободила лицо — на нем осталась красная точка от офицерских пальцев — вбежала на веранду в осторожно поддержала больного. Офицер небрежно кивнул головой. Солдаты грубо оттолкнули Ярославну, схватили старика за руки. Профессор Лавров вдруг выпрямился и раздельно, гневно сказал офицеру:

— Позвольте сказать вам… Вы — мерзавец. Да, да! Вы… мерзавец!

И обессилено уронил седую голову на грудь. Солдаты отпустили его, и ученый покатился с крыльца на землю. Ярославна вновь метнулась к нему, глаза ее были полны слез.

Офицер отвернулся.

— Гнездо сжечь! Эту… забрать с собой. А вот с ними…

Он подошел к Ивану, насмешливо скривил тонкие, розовые, как у ребенка, губы.

— То-ва-ри-ща-ми… поговорим серьезно.

Я приподнял, сколько смог, голову, и сбивчиво заговорил, торопясь, потому что боялся, что мне не дадут сказать:

— Нас можете расстрелять, делайте что угодно. Но не трогайте девушку. Профессор Лавров оживил ее. Она была мертва. Спала. Много лет. И не жгите дом. Там все записи. Приборы. Профессор — крупный ученый. Это слава России.

Офицер даже не взглянул в мою сторону.

Из окон дома заклубился дым. Степановна зарыдала, ломая руки.

Иван прикрикнул на меня:

— Кого ты просишь?! Кого?! Разве не видишь — это труп! От него мертвечиной пахнет, и черви давно уже высосали его прогнившее нутро!

Офицер неожиданно плаксиво закричал:

— Россия! Где Россия? Нет! Погибла! И это вы ее погубили, бандиты, голодранцы, бездельники! И вы думаете, что я пожалею бумажки какого-то сумасшедшего и его девку? Ненавижу вас! Не-на-ви-жу!

В эту секунду Ярославна подбежала к Ивану. Лицо ее было залито слезами. Горько всхлипывая, она что-то быстро говорила, пытаясь развязать его, распутать веревку. Солдат схватил ее за руку и потащил. Ярославна сопротивлялась, цеплялась второй рукой за Ивана.

И тут случилось невероятное: Иван разорвал путы. Пнул ногой солдата в живот. Выхватив у него винтовку, хряпнул прикладом второго. Все оцепенели. Офицер пятясь, лихорадочно дергал кобуру, а Иван надвигался на него, страшный в своей ярости. И неистово ревел:

— Бей сволочь! Бей!

Я в бессилии дергался, не имея возможности броситься ему на помощь, и тоже кричал:

— Лупи гадов! Кончай!

Иван уже занес винтовку над головой офицера… Выстрелы в упор остановили моего друга. Ярославна закрыла уши руками, вздрагивая всем телом, и огромными от ужаса глазами смотрела на офицера, на его револьвер.

Иван поколебался и медленно, словно в раздумье, осел на вымытый морем до блеска берег. С шипением накатилась волна и смыла кровь с простреленного тела. Ярославна упала на колени возле Ивана, поднимала его тяжелую чубатую голову, что-то нежно говорила. Может просила открыть соколиные глаза, улыбнуться, произнести слово…

Стиснув зубы, я барахтался, напрягал мышцы — веревки врезались в тело до костей. Неужели Галиев не добежал? Еще можно спасти Ярославну. Еще можно погасить пожар.

Ярославна поднялась и, словно лунатик, сделала шаг-другой к офицеру. Лицо ее было белое-белое, как лепестки лилии, а глаза… Жутко было смотреть в эти глаза, полные невыразимого горя и отчаяния, гнева и ненависти. Один из солдат испуганно перекрестился. А она этими страшными глазами взглянула в лицо офицеру. Он не выдержал и поспешно закрылся рукой, словно обожгла его не взглядом, а жаром.

Девушка презрительно отвернулась и, неприступная, гордая и прекрасная, пошла на солдат. Они, словно зачарованные, расступались перед ней, а за ними было море, холодное, осеннее море. Она ступила в воду и пошла навстречу волнам, все глубже и глубже. Вот уже видны только плечи и русая головка. Вслед девушке засвистели пули. Белопенные волны поспешили укрыть Ярославну.

Знакомое "ура" загремело в горах, и эхо, как будто ждало наших, радостно подхватило и неутомимо повторяло его, усиливало, умножало. Я прислонил лоб к холодному камню и заплакал:

— Поздно… поздно…

Белые, отстреливаясь, отступали. Им наперерез бежали красноармейцы…