Антон Первушин - Дорога к Марсу

На корабле действительно происходило много непонятного, а тяжелая болезнь Андрея Карташова и вовсе лишила сна не только руководство ЦУПа, но и самого президента, который, как краем уха слышал Быков, держал ситуацию «под контролем». Это выражалось в частых звонках и разносах, ничем не помогавших в разруливании ситуации, но действовавших на нервы и мешавших работе. Быков был в зале, когда во время внеочередного сеанса связи Аникеев неожиданно сообщил о том, что Карташов выздоровел и лично связывался с ним по интеркому. Не составило труда убедиться, что в состоянии Андрея изменений к лучшему не произошло, он по-прежнему находился в коме, но и голос, разбудивший командира, не был галлюцинацией: его запись прослушивали десятки раз, и, несомненно, говорил сам Карташов. Сказал, отключился… И что это было на самом деле? Быков не думал над этой проблемой, у него было достаточно других…

В квартиру к Нине он вошел осторожно, будто в холодную воду любимой Балтики. Но сразу стало тепло – от уюта маленькой прихожей, теплого цвета обоев на кухне, не новых, но каких-то по-особому «своих» стульев в гостиной, где, казалось бы, такому большому мужчине, как Быков, и повернуться было негде. Но он сразу сориентировался и устроился в углу дивана, оглядываясь вокруг и дожидаясь, когда Нина нальет чай, поставит на поднос чашки и тарелочку с печеньем, принесет в комнату и поставит на пол. До стола было далеко, а на диван ставить поднос она не захотела, чтобы быть ближе к Быкову. Они молча, наблюдая друг за другом и не показывая этого, выпили чай, Быков съел три печенья, а потом настал, наконец, «рабочий момент», и, касаясь друг друга коленями, они стали изучать таблицу вариантов, которую Нина считала слишком фантастической, а Быков – очень интересной, информативной и свидетельствовавшей о чрезвычайной научной интуиции. Это качество в людях Быков ценил больше всего и радовался сейчас, открыв его в Нине.

– Сначала – динамика, – говорила девушка, перемещая по экрану рисунки и гистограммы. – Мы уже это обсуждали, но я хочу, чтобы картина выглядела цельной.

– Да-да, – пробормотал Быков, случайно коснувшись локтя Нины и неожиданно для себя покраснев, как ему показалось, до корней волос.

– Это первая неделя, помните? «Призрак» разделился на одиннадцать составляющих, и каждая перемещалась по спирали. То одна составляющая оказывалась в центре конструкции, то другая. Мы не могли тогда понять, к чему это все приведет, помните?

– Да-да, – бормотал Быков.

– Вот картинка пятой недели. Над призраком прошел «Марс орбитер», и нам передали фотографии… мы еще подумали, что это не цельная телеметрия, американцы дали только отрывки…

– Да-да…

– Оказалось, что все нормально – вот одиннадцать дисков, вот их альбедо, у всех разное, и цветовые параметры, тоже у всех различные… будто яркий цветок.

На цветок изображение было похоже меньше всего, но Быков не стал спорить.

– Одиннадцать дисков образуют параболоидную структуру, соединившись друг с другом… помните, вы сказали, что это скорее всего молекулярные соединения, оптика не дает нужного разрешения…

– Помню, да…

– Уже тогда ось параболоида была направлена точно на «Арес».

– Мне не пришло в голову проверить это, – пробормотал Быков.

Он действительно тогда не подумал, что марсианский артефакт нацелился на земной космический корабль, а Нина включила и такую гипотезу в общий список, проверила, и оказалось – да, дело именно так и обстоит.

– Это все понятно, – прервал он наконец объяснения Нины. – Давай-ка морфологическую таблицу.

Когда-то, курсе, кажется, на четвертом, он увлекался науковедением, проблемой предсказания открытий, потом охладел, поняв, что надежной прогностики в области науки как не было, так и нет. А морфологические таблицы Цвикки помнил, как и то, что с их помощью американский ученый (впрочем, по происхождению Цвикки был швейцарцем) предсказал нейтронные звезды и черные дыры.

– Так, – бормотал Быков, прокручивая на экране строки и столбцы, – тепловое излучение, боковые лепестки, ага, ты даже влияние экзопланет включила. Молодец. Так, вижу – гравитационное излучение. Почему все-таки ты включила в таблицу этот параметр? – Он поднял взгляд на девушку. – Я бы не…

– Движение дисков, – сказала Нина, не отведя взгляда, – похоже на спиральное сближение звезд в тесной системе. Характерные времена одного порядка. А там…

– Да! – воскликнул Быков и неожиданно для себя обнял Нину, но сразу отстранился и смущенно закончил, пристально глядя на экран: – Конечно! В таких системах гравитационное излучение очень велико. Верная аналогия, умница… И если это так, – продолжал он, – то детектором излучения может быть корабль. Надо рассчитать, какой частоте гравитационных волн соответствует масса корабля. Я в этом не специалист…

– Я говорила с Баскиным, – сказала Нина. – Это…

– Ведущий сотрудник в ГАИШе, – просиял Быков. – Знаком с ним. Что он сказал?

– Он посчитает частоты и перезвонит. Тогда можно будет сопоставить…

– Тогда, – Быков откинулся на спинку дивана, – можно будет просчитать частоту перемещений этих одиннадцати дисков. Это великолепно, Нина, это просто великолепно.

Почему-то именно в этот момент Быков впервые за многие годы почувствовал себя счастливым.

Причина странных событий, происходивших на «Аресе», была ему теперь ясна.

Пока все занимали свои места (последним явился мрачный Жобан, он терпеть не мог выходить на люди небритым, а теперь пришлось; времени на приведение себя в порядок Аникеев не дал), командир молчал, вглядываясь в лица членов экипажа.

– Вот что, друзья, – начал командир, взглядом поздоровавшись с французом, – я так понимаю, что, кроме меня, никто не слышал голос Андрея.

Переглянулись. Пожали плечами. Посмотрели на командира. Все четверо.

– Верно, – отвечая за остальных, сказал Булл и поморщился: рука болела, несмотря на болеутоляющее.

– Это не ответ на вопросы «кто?» и «зачем?» – отозвался Пичеррили.

– Призраки космоса, – пробормотал Булл. – Мы слишком далеко от Земли.

– Призраки, – напомнил Аникеев, – появлялись, еще когда мы были на околоземной орбите.

– Человек в темном, – кивнул Гивенс. – Привидение в коридоре.

– О чем вы? – поднял брови Жобан.

Аникеев рассказал о человеке в темном костюме, бродившем по коридору, – если его видели двое, то…

– Вы его только видели, – вздохнул француз. – А я с ним говорил.

Тогда как раз сломалась беговая дорожка. А двигатели были уже отключены, следствием чего стала невесомость. В невесомости потерять спортивную форму – как нечего делать. Поэтому Жобан начал бегать по коридорам. На самом деле он, конечно же, не бегал, а перемещался, как и все, перехватывая поручни. Тренировались при этом не ноги, а руки. Но психологический эффект все равно присутствовал – Жобану казалось, что он занимается бегом. А без этого Жан-Пьер чувствовал, как буквально с каждой секундой мышцы его слабеют, кожа становится дряблой, и он превращается в обрюзгшего толстяка. Вы только представьте себе француза-толстяка! Толстый американец – куда ни шло. Но толстый француз – это даже не отвратительное, а жалкое зрелище. Поэтому Жан-Пьер тренировался, не покладая рук, воображая при этом, что тренирует ноги.