Дмитрий Гаврилов - Эликсир памяти, или Последние из Арконы

Инегельд встал и мягким, кошачьим шагом прошелся по комнате. Он остановился у полки с философской литературой. Затем мой гость вытащил оттуда какую-то книгу и протянул мне:

— Откройте и читайте!

— А номер страницы?

— Как откроете, так и читайте, — последовал ответ.

— «Как бы недоверчиво не относилась к аналогии наука за обманчивые ее результаты, именно аналогия остается нашим главным орудием, а на более ранних ступенях культуры влияние ее было почти безграничным. Аналогии, которые для нас не что иное, как вымысел, были действительностью с точки зрения людей прошлого. Они могли видеть огненные языки пламени, пожиравшего свою жертву. Они могли видеть змею, которая при взмахе меча скользила по нему от рукояти до острия и жалила в самое сердце. Они могли чувствовать в своей утробе живое существо, которое грызло их во время мучений голода. Они слышали голоса горных карлов, отвечавших им в виде эхо, и колесницу небесного бога, громыхавшую по небесной тверди…»

— Бернетт Тайлор, уважаемый в прошлом этнограф.

— «Люди, для которых все это было живые мысли, не имели нужды в школьном учителе и его правилах риторики. Уподобления древних скальдов были содержательны, потому что они, по-видимому, и видели, и слышали, и чувствовали их. То, что мы называем поэзией, было для скальдов действительной жизнью, а не маскарадом богов и героев, пастухов и пастушек, театральных героинь и философствующих язычников, как для современных рифмоплетов…» Знаете, Инегельд, а в этом есть своя правда.

— Насколько я понял, вы, Рогволд, не злоупотребляли моим питьем. Да, да. Фляга и ее содержимое до недавнего времени принадлежали мне. Но я вовсе не собираюсь их у вас отнимать. Каждый в силах сам изготовить нужный ему эликсир, но не всякий способен достойно им распорядиться. Пока что, Рогволд, вы, вероятно, были лишь сторонним наблюдателем, не имея возможности снова участвовать в событиях, видимых вами. Они мелькали, точно картинки на экране кинотеатра. Однако, при некоторой тренировке, а проще сказать, владея кое-какими секретами, магическими приемами, если хотите, вы сумели бы активно вмешаться в памятную реальность. История не линейна, она даже не совсем спираль, как некоторые полагают.

Представьте себе перекати-поле, влекомое ветром по пустыне. Клубок с перепутанными и сросшимися ветками. Есть множество путей проникнуть из одной точки нашего клубка-истории к другой, они параллельны. Не в смысле геометрии, конечно, параллельны, но, увы, для подавляющего большинства людей эти дороги не равновозможны. Только магу доступно поменять одно направление на альтернативное ему, потому что он сам управляет случаем, а не случай владеет им. Учтите это, хотя бы ради собственной безопасности.

Я едва удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

— Что бы вы возразили мне в ответ, если бы я изрек такой, еще более смешной тезис: «Любой человек — это опустившийся потомок бога, и только очень немногие из этих „всех“ сохранили в чистоте свою божественную кровь.»

— Я, Инегельд, не причислю себя к атеистам, но смотрю на Всевышнего, скорее, как на Природу.

Он снова прошелся по комнате.

— А вы не задумывались над идеями Эвгемера? Он считал, что на каждом этапе исторического развития существуют личности, заслуги которых пред человеческим сознанием неимоверно велики — по этой причине они становятся богами. Боги — лишь обожествленные люди, хотя и бессмертные, в смысле, постоянно возрождающиеся вновь. Пращуры воплощаются в потомках.

Мне показалось, что он в буквальном смысле гипнотизирует меня, только, делает свое дело ненавязчиво, но весьма убедительно.

— Так, какое отношение это имеет к эликсиру. И зачем мне все это знать?

— Самое прямое отношение. Стоит перебрать лишку — и вы начнете обратный путь, овладевая мыслями и знанием собственных предков.

Спускаясь вниз по фамильному древу, туда, во тьму веков, одна или другая ветвь его приведет к Первоотцу.

— Адаму, что ли?

— Для кого как! Но вам, Рогволд, родство с Иеговой не грозит…

— Спасибо и на том.

— … Вы отмечены Руной Велеса.

— Кого?

— Я забыл предупредить, что даже самый отдаленный потомок бога, но все-таки не смешавший свою кровь с детьми иных кумиров, обречен продолжать дело своего Прародителя. Даждьбожи внуки предпочитают быть кем-то распятыми, но мы, Коровичи, если распяты — то по собственному почину… — его глаза дико блеснули.

— Сумасшедший! — оторопел я.

— Конечно, вы можете выставить меня за дверь под каким-нибудь уважительным предлогом. Мои слова походят на бред сумасшедшего, и не стоило бы вот так, сразу, посвящать вас в эту междоусобицу. Но за средой всегда следует проклятый четверг, и времени у нас у всех — три дня.

— Знаете. Тут скоро одна встреча. Я тороплюсь. Все, что вы рассказали, было очень интересно, но… Сами понимаете…. В случае чего, где мне вас найти?

— В среду после пяти у подножия Лысой горы, — глаза маньяка просверлили насквозь мой лоб.

Накинув плащ, Инегельд шагнул к выходу, я поспешил проводить нового знакомого. На пороге он неожиданно замер. Обернулся. Усмешка тронула его губы.

— А впрочем, ладно…

Затем Инегельд ушел. Я облегченно вздохнул и запер дверь кроме замков еще и на засов. Взгляд мой упал на толстый ореховый посох, второпях забытый гостем в углу коридора: «Не предлог ли это вернуться? Открывать не стану. Никого нет дома.»

Вернувшись в комнату, я комфортно расположился в глубоком кресле и отпил из фляги.

На крышу лицом ниц меня опрокинул рев пикирующего бомбардировщика. Я взвизгнула и закрыла голову руками.

— Ой, мама!

Летели зажигалки. Песок в ведре казался тяжелее свинца.

— Сонька, ты чего? — подружка толкнула меня в бок.

Я снова падала вниз лицом. Липкая глина проникала в дырявые боты.

— Воздух!!

Пули ложились дорожкой на стену противотанкового рва. Лопались кровавые мозоли. Мы бежали в лес. Надсадно выла сирена…

Несколько голодных ребятишек сидели на кровати, прижавшись друг к другу. В горнице о чем-то спорили взрослые.

— Негоже у святого отца брюкву воровать! — услышала я строгий голос бати.

Потом вбежал Сергунька. Брат держал в каждой руке по ломтю ржаного хлеба, щедро сдобренному горчицей.

— Ладно, Мара. Вас простили. Можете выходить… — услышали мы.

Затем он спросил: «Будете в мамзелей играть?»

— Мамзели в лаптях не ходют! — веско ответила я.

— Все равно, держите. Это — как бы шоколад!..

Я служил в голубых гусарах у царя-батюшки и писал проникновенные стихи возлюбленной. Я сражался с турками за свободу маленькой родной Черногории и звериными тропами уводил свой отряд высоко в горы. Я скоморошничал на базарной площади при Алексее Михалыче и был прилюдно избит батогами во исполнение его высочайшего Указа…