Михаил Рашевский - Ускоряющийся

Дима мигом ударился в краску, когда осознал, что возбуждается, и это его возбуждение, конечно же, уже почувствовала девушка. Он извернулся, высмыкнулся из-под неё, буркнул «извини» и… чуть было вовсе не сбежал. Инга сидела на траве — и заливалась со смеху. Он затравлено глянул на неё, но не увидел в глазах издёвки. Какая-то непонятная, непривычная радость, да, веселье, но не насмешка. Непонятная, а потому и притягательная. Почему она смеётся? Почему совсем не хочется бежать от этого смеха? Почему, наоборот, хочется присоединиться? И он вдруг прыснул в ладошку, потом не сдержался — и заржал вголос. Представил себя со стороны, увидел свою глуповато-пришибленную рожицу, увидел, как он себя, недотрога, ведёт. И ему тоже стало смешно. Так и ржали они как лошади минуты три-четыре, не переставая, всхлипывая, переводя дух и подхватывая утихающие смешки. Непонятно почему, непонятно, как так долго получается. Это было похоже на временное помешательство. А после, выжатые как лимоны, сидели друг напротив друга, массировали ноющие мышцы лица и утирали слёзы смеха.

Этот смех их сблизил. После него куда-то сбегать, скрываться было бы и вовсе глупо.

— А как ты стала… такой? — вновь начал с чистого листа Дима. Смех их сблизил, и теперь он почему-то не ждал от девушки подвоха. По крайней мере, вот прямо сейчас.

— Всегда была, — пожала плечами девушка.

— То есть? — такое в голове не укладывалось.

— Буквально. Родилась я такой. У меня родители — ускоренные, как ты говоришь.

— Мать моя женщина! — присвистнул Дима. — Так ты ото с рождения, получается… а как же… наоборот ведь… сложновато?

Инга прыснула в ладошку: Дима, запутавшийся в собственных эмоциях, выглядел комично.

— Ну, я имею в виду: ты, получается, училась «тормозить», что ли? Чтобы с нормалами общаться?

Инга развела руками:

— Да не помню я. Давно было. Ты вот много с детства помнишь? Вот и я тоже. А ты, я так полагаю, недавно к нам присоединился?

Дима выделил это «к нам», всё же отделяющее его от ему подобных. С одной стороны было даже обидно, что не признают за своего (или пока не признают?), а с другой — наоборот, и хорошо, что не признают. Меньше проблем и волнений. Дима прикинул, сколько он уже знает про ускорение, да сколько прошло всего, произошло, потом сосчитал месяцы — и его брови удивлённо полезли вверх:

— И полгода не будет! А кажется, что…

— Прошло много больше? Это естественно, это у всех так, — разулыбалась Инга. — Папка вот мой — уже седой. На вид сорок дашь, не больше, а — седой. И всё бы ничего, седых сейчас хватает, так и в душе он уже стар. Не, не так. Мудр. Много повидал, испытал. Хотя вот мама моя — ускорена дольше, а выглядит до сих пор секс-бомбой. Ей-ей, как идём вместе, так думают, что сёстры.

«Странно, а говорила, что сирота».

— А сколько ей?

— Ты что! Таких вопросов женщинам не задают! — она бросила в него травинкой. — А ты вот как в своё ускорение входишь?

— Ну-у-у… ох и вопросы у тебя. Да я до сих пор этого механизма не сумел распознать! — съехал Дима с коварного вопроса. «Что-то не совсем нравится мне её интересы. Хотя, я ведь тоже не стесняюсь залазить в дебри?» — Как-то оно вот так получается. Получается — и всё.

— То есть ты совсем не контролируешь своё убыстрение? Бедненький, — Инга скорчила жалостливую рожицу.

— Да нет. Уже контролирую. А вот раньше — да, кошмар творился. Особенно когда не там, а… Но как туда вхожу… а так — да.

Дима сам понимал, что несёт чушь, путается, елозит. Но что-то правдоподобное почему-то не придумывалось. Инге это тоже дошло, и она резко оборвала бормотание парня:

— А наши кто как ни входит! Мамке вот достаточно пальцами щёлкнуть или языком цокнуть. Папаня вообще сам себе на уме, но мне по секрету от мамы рассказывал, что для вхождения в ускорение представляет себе насквозь порнушную картинку самого что ни на есть порнушного содержания. Илья гаркает трёхэтажным матом. Псих башкой о что-нибудь бьётся. Может, оттого и псих. Ой, да вообще это всё очень индивидуально! Вот в Индии одна семейка ускоряется только вдохнув определённый специфический запах. А в Чили я видела бродягу, который ускоряется, прыгая с высоты пару-тройку километров. Не, до земли он не долетает, конечно. До ближайшего уступа как правило. Или вот на Гавайях парочка аборигенов только на глубине десятка метров ускорения достигают. А вот в Германии, — тут её передёрнуло. — Нет, не хочу даже вспоминать. Большинство же так научились управлять собой, что для этого им ничего не надо, мысленное усилие разве что.

— Ничего себе ты попутешествовала!

— Да всю жизнь в разъездах! Проще сказать, где мы не были. Вот, на родину вернулись впервые… на свою голову, блин.

— А что, всё так плохо?

— Да как тебе сказать… — лоб девушки пересекла «тревожная» морщинка. — Не, не хочу об этом.

Она решительно тряхнула головой.

— Эй, а ты любишь по воде бегать?

Дима поперхнулся, закашлялся.

— Что значит «по воде бегать»?

— Да ты что?! Неужели ты не разу?.. Ух ты-ы-и-и! — взвизгнула она и, вскочив рывком на ноги, решительно схватила его за руку, рванула напролом в кусты. — Не отставай!

Голос её истончился, видать, уже ускорилась, а вот как это произошло, Дима вовсе не заметил. Вот что значит «с рождения»!

Они продрались сквозь мешанину кустов, причём Инга умудрилась ни разу не поцарапаться, зато Диме достались все отлетающие от неё ветви и колючки. Потом парк, дорожки, ведущие в какие-то дебри. Дима удивлённо смотрел по сторонам: он, абориген, здесь никогда не был! Ну, может, в глубоком детстве. Зато эта пигалица не успела приехать, а уже всё знает. Вот же ж!..

Дима попытался ускориться, да на бегу это не получалось вовсе. Впрочем, безумный гон по буеракам между ветвями и угрожающе торчащими корнями быстро закончился: они вынеслись на небольшую полянку, плавно спускающуюся к небольшой заводи. Инга тут же бросила димину руку, цветастым смерчиком запрыгала по округе, защебетала что-то и вовсе малоразличимое. Суперпупс, тяжело дыша, сокрушённо мотнул головой, мол, не понимаю, прекрати.

«Ох и хватка у этой чертовки! — думал Дима, массируя красный след, оставшийся от её пальцев. — Прямо-таки железная! Она что, качалась всю жизнь? Да вроде не выглядит мускулистой. Ладная фигурка без перегибов. Да, никакого жира и в помине нет. Но и не худышка. Жилистая, правда. Но мускулы не выпирают… Дубина! Ответ уже дан: она всю жизнь ускоренная! Всю жизнь! Посмотри на себя: и полгода не минуло — в реальной жизни — а уже как преобразился. Из увальня стал массивным. Из рохли — крепышом. А если не полгода, а — всю жизнь? Да у неё мышцы и тело так настроены и откалиброваны, что, небось, нагрузки и импульсы гасятся без напрягов. Да-а-а, этой не то что палец в рот не клади — от неё бежать нужно, если осерчает! Разорвёт — не заметит!»