Михаил Белозеров - Улыбка льва

— Триста третий номер. Мелетина.

Мужеподобная женщина все еще заламывает руки. Старый актер жадно разглядывает удаляющуюся девушку.

Хариса отрывается от окна.

— Видел?! — спрашивает она. — Ужасно, правда?! — и отпускает руку Леонта, которую сжимает в течение всего представления. — А между тем, у него рыжая борода и голубые глаза. Это Ксанф — Тот, кто вещает.

Леонт разглядывает улицу и потирает руку, на которой крохотные ноготки оставили нервный след. Вряд ли он поражен меньше Харисы, но ему кажется, что он пропустил что-то очень важное. Правда, Мемнон молчит и приходится довольствоваться увиденным.

— Он живет в старом монастыре, — говорит Хариса, — и появляется совершенно непредсказуемо. Рассказывают, что он питается одной рыбой и водорослями и умеет летать.

— Вот как! — удивляется Леонт.

— Анга делает на нем большие деньги…

И это не новость.

— Но кто он? — спрашивает Леонт.

— Человек, который убил свое прошлое. Поговаривают, что Гурей и Данаки через него даже пытались обстряпать свои делишки.

— И, конечно, у них ничего не вышло?

— Гурей еще сильнее позеленел.

— А Данаки?

— Ему повезло больше. Какая-то из его тетушек отдала концы…

— … и похороны сопровождались буйным весельем…

— Он вложил деньги в издательство и теперь печатает не только пошлые анекдоты на оберточной бумаге. Если ты хочешь знать, он привлек в компанию Тертия.

— Но ведь…

— Да, да… — многозначительно соглашается Хариса. — С ним каши не сваришь…

Импульсивность Тертия всегда — притча во языцех.

— После шести месяцев воздержания от спиртного, — рассказывает Хариса, — врач пожал руку Тертию, а на следующее утро его снова нашли под забором.

— Не может быть! — удивляется Леонт.

Человек судит человека от невежества.

— Он пьет с восьми утра, — объясняет Хариса, — и к вечеру допивается до ручки.

Ее это совершенно не волнует.

Они стоят у окна.

Вот уже с четверть часа, как Леонта оставили в покое, и они с Харисой улизнули за штору.

Презентация книги прошла на редкость успешно. Даже появление рыжебородого Ксанфа не вытянуло людей на жару. Как всегда, масса улыбок и поцелуев, репортеры местных газет, один довольно знаменитый гитарист в костюме попугая, пара снобов-критиков, скучающих даже в толпе, и великолепный полнеющий Платон, слишком широкий для своих костюмов. А книгу покупают даже те, кто читает только в отпуске перед сном, и все — стараниями преданной Анги, которую Леонт терпеть не может. Но может быть, сегодня он несправедлив к ней? А Платон хорош, раскинул сети, как обожравшийся паук — слишком лениво и бестолково, но зато прочно. Уж не по наущению ли Анги? Теперь Леонт и шага не может ступить от стыда — слишком много лести вылито на его пирог. Кроме того, пропала Мариам. Как только в фойе гостиницы Леонт оказался в плотном окружении всей этой братии — только и ждущей, что из его уст посыпятся прописные истины, — он заметил, как она, мило улыбаясь той же улыбкой, которой одаривала его в автомобиле и все эти годы, беседует с красавцем гитаристом, копна черных волос которого похожа на гриву льва. Потом, кажется, они поднимались по лестнице и этот гривастый поддерживал ее под локоток.

Теперь они с Харисой стоят и разглядывают публику в щелочку штор. Сверху спускаются отдыхающие, официанты снуют с прохладительными напитками, красавец эрдель, слишком независимо для окружающих, сидит в центре зала, а Платон и Анга фланируют вокруг внутреннего фонтана, в котором плавают золотые рыбки, и явно выжидают, когда появится Леонт. Где-то у стойки бара торчит Аммун — великий художник с тюбиком в кармане. Сегодня у него залеплен левый глаз, и он предпочитает синие тона. Как знать, быть может, вечером на собеседника он будет глядеть уже правым глазом. "Я хочу полнее познавать перспективу…" — любит пояснять он всем желающим, многозначительно вздымая брови. — "Возможно, я переплюну великих", — любит шутить он. Кастул, очень серьезный человек, застегнутый на все пуговицы, даже не смотрит на женщин. Род занятий его не известен. Пеон — нынешний покровитель Мариам, тихо напивается за стойкой. Не хватает только Гурея для полноты счастья.

"Но ведь здесь ничего не изменилось — ни в самом городе, ни люди", — думает Леонт. Мир, который он для себя придумал, гораздо интереснее, хотя искусство — это самая большая ложь в человеке.

Ему даже кажется, что сомнения, которые чувствуются в подсознании, имеют свойство со временем подтверждаться, и тот рыжий, который прошествовал апостолом по площади, более закономерен, чем окружающее. Не является ли реальность дьявольской мистификацией, устроенной с божественным совершенством, дабы ежеминутно, ежечасно вводить человека в заблуждение, не рискуя при этом быть разоблаченной?

А как же, — отзывается Мемнон, — рационализм — это высшая зависимость от этого мира. Но это не все. Имеется еще кое-что.

Наконец-то, — восклицает Леонт, — где ты пропадаешь?

— Смотри, смотри! — Хариса хватает за рукав и тянет к шторе. — Видишь женщину в красном? Значит, где-то здесь и Гурей.

Она стоит совсем близко, и Леонт чувствует тонкий запах косметики. Стоит сделать простое движение, и он действительно попробует эту детку на вкус.

Колодец достаточно глубок, чтобы ты погрузился с макушкой, — напоминает Мемнон. — У тебя нет шансов выбраться, хотя тебе это ровным счетом ничего не будет стоить — она и так влюблена в тебя по уши. Забей же золотой гвоздь и не мучайся.

Ты непоследователен, — возражает Леонт. — К тому же Хариса так совершенна, что одного того, что я пялюсь на ее грудь и каждые пять минут вхожу в противоречие с самим собой, достаточно, чтобы выбить меня из колеи на ближайшие два часа.

Красота женщины — это не что иное, как ловушка для мужчин. Только немногие из женщин в зрелости сотворяют из нее нечто большее, — замечает Мемнон.

Боюсь, что твои доводы носят чисто умозрительный характер. Хотя… может, стоит попробовать?

Но вместо этого произносит:

— Если этот тип не явится, я не особенно расстроюсь. Из-за того, что когда-то мы сидели с ним за одной партой, он готов сесть на голову, и это называется дружбой?!

— Хочешь, я вас помирю? — спрашивает она чуть-чуть легкомысленно, как способна спросить только женщина, которую после тридцати пяти волнует не будущее, а настоящее, которая уже успела стряхнуть усталость под душем и сменить дорожный костюм на легкое платье цвета морской волны, обрести шедевр ловкого парикмахера в гостиничном кабинете, и вообще, произвести над собой ряд изменений, сродни загадочным метаморфозам женской души, которые так волнуют Леонта. Ему даже кажется, что он чувствует воздушность ее платья, и на мгновение представляет ее бездумно податливой с запрокинутой головой и полуоткрытыми влажными губами.