Григорий Темкин - Двадцать шестой сезон

Континент, истерзанный чехардой времен года, еще не очнулся. Слишком много обрушилось невзгод на него за последние полцикла. Долгий сезон вымораживающей стужи — когда оба солнца ушли на другую сторону планеты, а в небе тускло светили лишь четыре холодных фонарика-полумесяца. Потом тепло вернулось, но вместе с ним пришел ветер, и огромные валуны катались по поверхности, как перекати-поле, оставляя на коже планеты глубокие рваные раны. Наконец пришло короткое лето. Время испепеляющей жары — сезон обоих солнц.

— А хорошо ли мы работаем, Алексей Васильевич? — сурово уставившись на меня с экрана телесвязи, вопросил редактор.

Когда к тебе обращается с подобным вопросом начальник, односложно отвечать нельзя, ибо вопрос, несмотря на кажущуюся простоту, каверзный. Поэтому вместо ответа я предпочел бормотнуть нечто неразборчивое, а на лице изобразил эмоциональную гримасу такого приблизительно значения: да, есть недостатки, еще работаем не в полную силу, однако…

Редактор, истолковав мою мимику именно так, как я и хотел, одобрительно качнул головой.

— То-то и оно. Хвастаться особо нечем. Что у нас было за последнее время? Да ничего, ровным счетом ничего.

Я слегка кивнул, словно соглашаясь, но при этом одновременно и изогнул брови, выражая вопросительное недоумение. Шеф, конечно, преувеличивает: наш информационный вестник читают все взрослые обитатели базовой планеты. Население Пальмиры — так звучно ее назвали еще первопроходцы — сравнительно невелико, но просматривают выпуски «Пальмира-информ» во многих галактиках. Похоже, что риторический вопрос начальника — пролог к очередной поездке, и, судя по его тону, неблизкой. А что, неплохо было бы махнуть за пределы системы… Я напряг память: нет, никаких важных событий в пределах парсека вроде не намечается. Я разволновался. Неужели на Землю?

— В общем, есть одна идейка, Алеша, — продолжал шеф. Он всегда так: сперва на «вы» и по имени-отчеству, потом переходит на «ты», а в конце снова может начать «выкать». Довольно занятная манера, которая позволяла Таламяну, как певцу, брать то одну октаву, то другую и переводить разговор таким образом в разную тональность. Большинство людей, привыкших вести беседу в пределах одной октавы, такой стиль впечатляет и озадачивает. Я вот, например, работаю под его началом уже три с лишним года, а до сих пор теряюсь. Обращаясь к нему, в зависимости от ситуации я зову его когда товарищем Таламяном, когда шефом, а когда просто Рафиком — как-никак он всего на пять лет меня старше. — Ты слышал что-нибудь об экспедиции Бурцена?..

Ни о какой экспедиции Бурцена я, конечно, не знал. Но интуитивно понял, что невежество мое лучше не выставлять. Я задумчиво посмотрел на пульт дисплея, сделал неопределенный жест рукой.

— Смутно припоминаю, товарищ Таламян. Что-то связанное с археологией?

— Нет, археология тут ни при чем, — поморщился шеф. — Косморазведывательная экспедиция в составе шести человек. Стартовала в тридцать седьмом в систему Цезея. На первой же планете двое — сам Бурцен и с ним женщина-астронавт — погибли. Надо сказать, не зря эту планету Мегерой назвали. Но есть одна зацепка. Незадолго до гибели исследователи передали сообщение, что вступают в контакт с разумом, вернее, якобы с ними устанавливает контакт возможный разум… Оставшиеся в живых члены экспедиции задержались на Мегере на несколько дней, но ничего подтверждающего наличие на планете разумной жизнедеятельности найти не удалось.

— Шеф, на Мегеру летали позже? — заинтересовался я.

— Трижды. Один раз — специальная комиссия, расследовавшая причины несчастного случая. Две другие экспедиции ненадолго останавливались на Мегере транзитом. Нулевой результат. Никаких подтверждений.

— Значит, Рафик, на Мегеру махнули рукой?

— А ты что хочешь? Удовольствие не из дешевых, моментальной отдачи ждать не приходится. Поэтому управление предпочитает снаряжать экспедиции на планеты поближе и побезопасней… С точки зрения освоения.

Как-то неубедительно шеф произнес «освоения», и я не преминул ехидно уточнить:

— А что, есть другая точка зрения?

Таламян с явным осуждением воззрился на меня, помолчал. Потом сказал:

— Есть предложение направить вас, Алексей Васильевич, на Мегеру. Если вы согласны, конечно.

— Шеф, это что, серьезно? — Я еще не до конца поверил фортуне. — Меня на Мегеру?

— Спецрейса не будет, Леша. У нас редкий шанс. Скоро с Земли стартует гиперлет. Его маршрут проходит рядом с Пальмирой. На нашем модуле надо выйти на заданную точку — с гиперлета дадут координаты, — и тебя подберут. А в Цезее, где-нибудь поближе к Мегере, отделишься на автоматическом зонде. Сядешь на базу Бурцена. Обратно вернешься через две недели. Гиперлет будет возвращаться. Думаю, ты должен успеть.

— Что успеть? Отыскать на Мегере следы разума?

— Ну-ну, — усмехнулся в большой горбатый нос Таламян. — На такое я не рассчитываю. Просто походишь там, посмотришь, а потом расскажешь обо всем в вестнике. Готовь список всего необходимого, я завизирую. Смотри, чтобы тебя там не переварила местная фауна. Или флора. Она, знаешь, тоже бывает хищная. Да, и возьми в видеотеке отчеты всех, кто бывал на Мегере. Бурценовской экспедиции и трех последующих.

«Ай да шеф! Все уже продумал, взвесил и даже досье начал собирать». Я встал. Таламян тоже поднялся из-за стола. Но перед тем, как выключить связь, шеф меня остановил.

— Кстати. Вот еще, совсем забыл сказать. Вам на Мегере обязательно нужен помощник. Что вы имеете против Новичкова? Возьмите. Это пойдет ему на пользу.

Я развел руками и сел в кресло.

— Рафик, ты же знаешь…

— Ну, раз у вас кандидатов больше нет — вопрос решен. — И экран погас.

Красное солнце вздрогнуло и поползло прочь от своего ослепительного желтого соседа, по-прежнему упорно стоявшего в зените. Видимого смысла в упрямстве Желтого солнца не было, оно тоже могло бы спокойно передохнуть, опуститься за горизонт, прочерченный островерхими вершинами. За время беспрестанного труда обоих солнц материк неузнаваемо преобразился. Еще недавно покрытый растительностью континент превратился в гигантский раскаленный остров, со всех сторон омываемый обжигающим плазменным бульоном. Все, что могло гореть, уже сгорело, растаяли последние дымы, и твердая поверхность застыла в мертвенной неподвижности. Чернели редкие обугленные кости стволов, белели валуны, потресканными черепами усеявшие равнины, смотрели в небо пустые впадины пересохших озер.

Прокатившись румяным колобком по трепещущему от изнурительного зноя небу, Красное солнце замерло на острие самой высокой вершины.