Мэри Расселл - Птица малая

Фелипе Рейес распрямился во весь свой, пусть и небольшой, рост и посмотрел прямо на Эмилио, которого боготворил в юности и которого все еще хотел любить — несмотря ни на что.

— Не Фолькер, святой отец. Меня попросил приехать отец Генерал.

Сандос замер. Когда он заговорил, голос звучал тихо, почти спокойно, выдавая сдерживаемую ярость:

— А! В таком случае, его цель — пристыдить меня, что поднимаю такой шум. Что барахтаюсь в жалости к себе.

Не найдя, что сказать, Фелипе беспомощно молчал. Сандос следил за ним, точно змея. Внезапно его глаза опасно вспыхнули. Он явно что-то понял.

— И слушания тоже? — спросил Сандос вкрадчивым тоном и, вскинув брови, чуть приоткрыл рот, ожидая подтверждения. Фелипе кивнул. К горечи Сандоса добавилось веселое презрение. — И слушания. Конечно! Боже! — воскликнул он, обращаясь по прямому адресу. — Это гениально. Как раз то прикосновение творца, которого я ожидал. И ты, Фелипе, здесь как адвокат дьявола?

— Это не суд, святой отец. Вам это известно. Я приехал лишь затем, чтобы помочь…

— Да, — мягко сказал Эмилио, улыбаясь одними губами. — Помочь найти правду. Заставить меня говорить.

Фелипе Рейес выдерживал взгляд Эмилио сколько мог. Наконец он отвел глаза, но не мог отключить вкрадчивый гневный голос:

— Ты и представить не можешь правду. Я пережил это, Фелипе. Я должен жить с этим сейчас. Скажи им: мои руки — ничто. Скажи им: жалость к себе вовсе не самое плохое. Не важно, что я говорю. Не важно, что я сказал тебе. Никто из вас никогда не узнает, что произошло. И уверяю тебя: ты не захочешь знать.

Когда Фелипе поднял глаза, Сандос уже ушел.

Винченцо Джулиани, вернувшегося в свой римский кабинет, оповестили о фиаско уже через час.

Отец Генерал и в самом деле вызвал Фелипе Рейеса вовсе не в качестве прокурора для Эмилио Сандоса. Не было бы ни суда, ни адвоката дьявола — даже в той вольной трактовке, которую использовал Эмилио. Целью предстоящего расследования было помочь Ордену спланировать его будущие действия, связанные с Ракхатом. Рейес являлся признанным специалистом в области сравнительной религии, и Джулиани полагал, что он пригодится, пока Сандос будет продираться сквозь детали ракхатской миссии. Но кроме того — нет смысла это отрицать — отец Генерал также надеялся, что Фелипе Рейес, знавший Сандоса в лучшие его дни и сам покалеченный во время обучения в пакистанском университете, мог наделить Эмилио более здравым взглядом на очевидную уникальность его опыта. Поэтому Джулиани был сильно разочарован, узнав, как сильно он промахнулся, оценивая Сандоса.

Вздохнув, Джулиани встал из-за письменного стола и подошел к окну, чтобы сквозь дождь поглядеть на Ватикан. Какое бремя несут люди вроде Сандоса, оказываясь на переднем крае. Потребовалось более четырех сотен Нас, чтобы выработать стандарт, подумал он и вспомнил дни, когда послушником штудировал жизнеописания канонизированных и почитаемых иезуитов. Как звучала та замечательная строка? «Мужи, мудро воспитанные в учености и стойкости». С отвагой и находчивостью выносившие тяготы, одиночество, истощение, болезни. А пытки и смерть встречавшие с радостью, которую трудно понять даже тем, кто разделяет их религию, если не веру. Так много гомеровских историй! Так много мучеников, подобных Исааку Жогу. Забравшийся на восемьсот миль в глубь Нового Света — страну, в 1637 году столь же чужую для европейцев, каким ныне кажется нам Ракхат. Принимаемый за колдуна, высмеиваемый и поносимый индейцами, которых он надеялся обратить ко Христу. Его избивали, а пальцы, сустав за суставом, отрезали лезвиями, сделанными из ракушек, — неудивительно, что Сандосу вспомнился именно Жог, после долгих лет унижений и лишений спасенный голландскими торговцами, которые привезли его во Францию, где он поправился — против всех ожиданий.

А самое поразительное — Жог вновь отправился в Америку. Должно быть, он знал, что произойдет, но, как только смог, поплыл через океан, чтобы продолжить работу среди могавков. И в конечном итоге они его убили. Причем ужасным способом.

Как нам понять этих людей? — однажды задумался Джулиани. Как может здравый человек вернуться к такой жизни, зная, что его ждет? Был ли Жог психопатом, направляемым голосами? Или мазохистом, ищущим деградации и боли? Таких вопросов не избежать современному историку, даже историку-иезуиту. Жог был лишь одним из многих. Являлись ли люди, подобные Жогу, безумцами?

Нет, наконец решил Джулиани. Их направляло не безумие, а математика вечности. Чтобы спасти души от нескончаемых мук и разобщения с Господом, чтобы привести их к непреходящей радости и Богу, никакой груз не будет слишком тяжелым и никакая цена — слишком высокой. Жог написал своей матери: «Разве не оправданы труды миллионов людей, если они добудут для Иисуса Христа единственную душу?»

Да, подумал он, иезуиты хорошо подготовлены к мученичеству. Но, с другой стороны, выживание может оказаться трудной проблемой. Иногда, подозревал Винченцо Джулиани, легче умереть, нежели жить.

— Я начинаю ненавидеть эти ступени! — крикнул Джон Кандотти, пересекая берег. Как обычно, Сандос сидел на скале, привалившись спиной к валуну, расслабленно свесив кисти с согнутых коленей. — Почему бы вам не размышлять в саду? Там есть очень милое местечко, прямо возле дома.

— Оставьте меня в покое, Джон.

Глаза Эмилио были закрыты, а по лицу было видно, что у него жутко болит голова. Джон начинал узнавать это выражение.

— Я просто выполняю поручение. Меня послал отец Рейес.

Он ожидал оскорбительного эпитета, но Сандос уже восстановил самообладание или решил не отвечать. Остановившись в нескольких футах от него, Джон некоторое время озирал море. Вдали виднелись паруса, сверкавшие в косых солнечных лучах, и всегдашние рыбацкие лодки.

— В такие вот моменты, — философски произнес Джон, — я вспоминаю, что любил говаривать мой старик.

Подняв голову, Эмилио устало посмотрел на него, смиряясь перед новой атакой.

— Какого дьявола ты торчишь в ванной день и ночь? — внезапно заорал Джон. — Почему бы тебе не выйти оттуда и не дать шанс еще кому-нибудь?

Эмилио опустил голову на скалу и рассмеялся.

— Ну вот, совсем другое дело, — усмехаясь, сказал Джон, довольный достигнутым эффектом. — Знаете что? А ведь я никогда не слышал, как вы смеетесь.

— «Юный Франкенштейн»! Это из «Юного Франкенштейна»! — выдохнул Эмилио. — Мы с братом знали этот фильм наизусть. Наверное, смотрели его сотню раз, когда были детьми. Я любил Мела Брукса.

— Один из великих, — согласился Джон. — «Одиссей». «Гамлет». «Юный Франкенштейн». Некоторые вещи не умирают.

Эмилио засмеялся опять, вытирая глаза руками и хватая ртом воздух: