Генри Олди - Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер

Снаружи ждали два мобиля-вездехода. Юлию и детей разместили в первом, вехденов и Тарталью — во втором. Кабинка водителя отделялась от салона переборкой, частично прозрачной. Никто не сомневался, что переборка с успехом выдержит не только удар кулака.

Лючано слегка заволновался, что его посадили к вехденам, а не к помпилианке с гематрами. Но быстро успокоился. Наверное, власти хотят таким образом притупить бдительность музыкантов. А там, куда они приедут, их быстренько разделят, разведут в разные стороны, и он больше никогда не встретит капитана-трубача, гитариста-«йети» и психованного барабанщика…

Окна в салоне отсутствовали. Дорогу он видел через два фильтра: переборку и лобовое стекло вездехода. Лучи мощных фар выхватывали фрагменты картины: заснеженная колея, хвоя деревьев на обочине, мрачный котлован с отвалами породы. Дорогу перебежало мелкое животное с короной ветвистых рогов. Пурга угомонилась, вдали загорелись огни поселка.

— Скоро будем на месте, — сказал усатый альгвасил, ворочаясь на сиденье рядом с водителем. Его было чудесно слышно без вспомогательной акустики. Переборка не мешала прохождению звука.

Через десять минут вездеходы въехали в поселок, петляя между сборными домиками.

— Здесь брамайны живут, — пояснил словоохотливый усач, когда мобиль проехал мимо длинных бараков. — Толкачи. На них грузовозы гоняют. Вахтовый метод: полгода пашут, аж дым из ушей, полгода отпуска. Смешные ребята! Отопление — мизер, пища — дрянь, а они еще и гирлянды свои заряжают. Сверх программы. Мерзнут, голодают, и ни черта им не делается — только крепчают…

«Я слишком мало страдала, — вспомнил Тарталья слова Сунгхари, женщины, которая стала святым изваянием в храме. — Мы, брамайны, черпаем энергию в страданиях».

За бараками возвышалось трехэтажное здание с крышей, увенчанной гроздью антенн. Затормозив у входа, вездеходы стали впритирку друг к другу.

— Администрация, — пояснил усатый. — Сперва думали вас по домам разместить. А потом прикинули: ночь, люди спят. С утра всем на работу. Тесно, опять же, в домах. Экономия жилого пространства. Ну и решили — здесь. Врач сейчас приедет, продукты в холодильнике… Матрасы уже везут, с одеялами. Если хотите, спальные мешки есть, с подогревом…

— Спирт есть, — добавил басом водитель. — Этиловый. С брусникой. Спирту хотите?

— Хочу, — кивнул честный Лючано.

Вехдены промолчали.

В администрации их разделили. Троицу Бижана увели налево, по коридору, а Тарталье предложили подняться на второй этаж. Мечтая о матрасе, который везут специально для него, вместе с одеялом (теплым, мягким счастьем в хрустящем пододеяльнике!), он буквально вполз наверх по узкой лестнице. Ватные ноги молили об отдыхе. Хотелось спать, но нервное возбуждение покалывало мозг хрустальными иголочками. Оно гнало приставучий сон прочь, словно хозяин — голодного щенка от миски с мясным фаршем.

«Спирту мне! Море брусничного спирту! — затупить иглы…»

Заботливый альгвасил тенью следовал за спасенным. Тулуп и шапку усач снял еще в холле, оказавшись разодетым в пух и прах — хоть на сцену. Длиннополый кафтан подбит стриженым мехом, складчатые шаровары заправлены в мохнатые унты — высокие, до колен. На голове — крошечная феска с кистью, ранее укрытая под зимней шапкой.

Кафтан украшала такая же бляха, как и на тулупе.

— Сюда, прошу вас!

Кабинет был невелик: чуть меньше рубки «Нейрама». Он выглядел декорацией к историческому малобюджетному фильму. Стол, кресло на вертящейся ножке, два стула с высокими спинками. Общий свет выключен. Уютно теплилась настольная лампа — декоративное «солнышко» на витой спирали, под абажуром из темно-оранжевого полос. Абажур напоминал жалюзи, свернутое в усеченный конус. Малогабаритный визор стоял на тумбочке, сделанной из душистого — с порога слышно! — дерева.

Окно было небрежно зашторено. В просвет виднелась решетка, перекрывавшая оконный проем. Решетку ковал настоящий мастер-кузнец: вензеля, листья, граненые прутья смотрелись произведением искусства.

— Присаживайтесь!

— А спирт? — обнаглел Лючано, опускаясь в кресло.

Шубу он скинул прямо на пол, не в силах искать вешалку.

Альгвасил расхохотался и полез в стенной шкаф, звеня посудой. Раздалось приятное бульканье. Лючано улыбнулся в ответ, предвкушая глоток жгучего, пахнущего ягодой наслаждения.

И услышал слабый щелчок.

Сидеть в кресле сразу стало неудобно. Удочка шлема качнулась вниз, давая обзор. В кровь волной хлынул адреналин, смывая усталость. Офисное кресло, самое обычное на первый взгляд, оказалось коварной ловушкой. Вынырнув из подлокотников, силовые «ленты» плотно охватили запястья спасенного. То же самое произошло с ножкой кресла: щиколотки Тартальи стянула мерцающая петля.

Два щекотных усика, объявившись из подголовника, забрались под шлем и плотно прижались к шее. Они не столько фиксировали голову, сколько считывали какие-то физиологические параметры пленника. Без предупреждения засветился визор. В темно-фиолетовой сфере началось движение оранжевых, как абажур, цифр и текста: кровяное давление, пульс, частота дыхания…

— Что это значит? Немедленно освободите меня!

Усач не ответил. Он закрыл дверцу шкафа и подошел к столу. В руках альгвасил держал странный прибор, похожий на церебральный парализатор «Хлыст» — такой был у Тартальи, когда он прилетел с гастролями на Китту. Вместо ствола из «парализатора» торчали два тонких и длинных штырька, с ворсинками на концах.

Засунув штырьки себе глубоко в нос, усатый нажал на спусковой крючок. Раздался еле слышимый хруст. Альгвасил дернулся, закатив глаза. Из ноздрей у него потекла кровь, пачкая кафтан. Лючано с ужасом наблюдал за происходящим. Казалось, он заснул, не дождавшись вожделенного спирта, и видит кошмар.

Вытащив штырьки наружу, альгвасил некоторое время стоял молча. Кровь быстро сворачивалась. На виске усача билась синяя жилка. Лоб изуродовали морщины: глубокие, словно раны. Усы превратились в багровую, слипшуюся массу. Лишь «винты» по краям торчали проволокой. Сейчас этот человек выглядел до ужаса знакомым, как знакомы детские страхи и взрослые неврозы.

— На помощь! — окончательно теряя самообладание, завопил Лючано.

— Не надо кричать, — хрипло ответил усач. — Кабинет звуконепроницаем. Вас никто не услышит. А даже если услышит, не станет помогать. Властью, данной мне…

Он вдруг зашелся хохотом, как минуту назад, когда лез в шкаф. Лоб разгладился, жилка на виске замедлила биение. Чудесное настроение снизошло на альгвасила. Можно было предположить, что он принял наркотик. Хотя что за наркотик вводится столь мучительным и противоестественным способом, Тарталья не знал.