Генри Олди - Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер

– Кстати, о водке, – сказал маэстро Карл. – Пока душенька Фелиция отлучилась в погреб за соусом… Маэстро Монтелье, вы будете?

– Вы читаете мои мысли, – ответил телепат.

– Вполне возможно. С кем поведешься, с тем и наберешься… Кстати, вы к нам откуда?

Режиссер зажег еще одну курительную палочку. Смесь типака, сандала и йельской смолы вплелась в гармонию ночи. Ночная бабочка закружилась над Монтелье, раздумывая: подлетать ли ближе? Бабочка не знала, что палочка скоро догорит до середины, вспыхнет прослойка коры дерева зибак, телепат с удовольствием вдохнет терпкий дым – и насекомые отлетят подальше, гонимые неприятной для них волной.

– С Сеченя. Гостил с ассистентом в Мальцовке, у его сиятельства. Собирал фактический материал для первых трех серий. Вот, из милых сюрпризов! – он бросил на столик «таблетку» плеера, над которой сразу сконденсировалась акустическая стерео-линза. – Думаю пустить ведущей темой…

Невидимка-гитарист заиграл перед домом. Нейлон струн звучал тихо, с мягкой шепелявостью. Крылось в мелодии, на самом донышке, тайное возбуждение, словно музыка предчувствовала встречу с давно ожидаемым другом. Аккорды сменялись пассажами, иногда гитарист с еле слышным взвизгом скользил по струнам пальцами; казалось, он намеренно пренебрегает канонами – не из лихачества, а по причине задумчивости и полного отсутствия слушателей, готовых разразиться аплодисментами или свистом.

Со спины гитариста поддерживал синтезатор: шум ветра в листве, стук капель по крыше, аранжированные таким образом, что ухо воспринимало их единым целым с гитарой. Чуть позже вступил голос, мужской баритон:

Певец скорее рассказывал, чем пел. Едва намечая ноты, он делился опытом, для иных – примитивным, не имеющим художественной ценности, для кого-то – откровением, для прочих – ерундой, пустым сотрясением воздуха.

Когда он замолчал, гитара еще с минуту уходила вдаль, в темное беззвучие, оставляя за собой искрящиеся следы. Последней стихла капель, и ветер в кронах.

– Кто автор? – спросил Добряк Гишер, мусоля самокрутку.

– Слова Вениамина Золотого, – ответил режиссер. – Музыка Ильи Самохвала. Он же аккомпанирует на гитаре. Как полагаете, сойдет?

Маэстро Карл взял стакан, но пить не стал.

– Кто его знает… Мелодия приятная. Насчет песни – душевно, с налетом сантиментов. Только как это переврут ваши арт-трансеры… Романсы устарели, сударь. Сейчас в моде хопарики. Я бы заметил… Погодите! Что это?

– Где? – не понял Монтелье. – Песня закончилась…

Он не до конца понял, к чему относятся слова лысого. Читать же мысли хозяина, чтобы безошибочно вникнуть в суть, как не раз было сказано, для Монтелье равнялось взлому чужого жилища. Без веской причины он на это не решался.

– Вон там! – палец ткнул в дальний конец лужайки. – Ближе к озеру…

Наверное, такие облака бродят по океану космоса, никогда не спускаясь на грешные островки планет. Лакированная тьма, отливая глянцем, насквозь пронизанная канителью из серебра, тихо снизошла с небес на траву. На полпути она распалась, словно размножаясь делением, образовав два облачка поменьше. Глянец стал матовым мерцанием, канитель угасла. Нижний край еще только касался земли, медля лечь на стебли всей своей невесомостью, а в глубине черных орхидей уже начали формироваться смутные фигуры.

Миг, и тьма расточилась.

– Дядя Карл! Дядя Гишер!

– А где тетя Фелиция?

– Мы есть хотим!

– Мы голодные!

Близнецы-гематры сильно изменились за последние два года. Давид обогнал сестру на полголовы, вытянувшись молодым деревцем. На верхней губе парня вился рыжий пушок, обещая со временем превратиться в шикарные усы. Джессика мягкой грацией походила на мать. Серьезная, обстоятельная, сейчас она лучилась от радости, не смущаясь присутствием незнакомого человека.

– Ах вы, мои птенчики! – растрогалась Фелиция, спеша от погреба с двумя тюбиками соуса и банкой домашней консервации. – Спешу, бегу, кормлю…

Она обожала Шармалей-младших, как родных. А уж если милые крошки проголодались, то это и вовсе нежданный подарок судьбы: обласкать, накормить до отвала – и возрадоваться, глядя на округлившиеся животики. Растут маленькие, требуют полноценного питания, и не какой-то синтетики с витаминами, а своего, честно взлелеянного на грядках, сбрызнутого трудовым потом…

Что они понимают в еде, эти миллиардеры?

Ничего, и даже меньше.

Пока женщина обнималась с близнецами, к дому от места приземления двух коллантов , как с легкой руки профессора Штильнера стали именовать коллективных антисов, гурьбой шли остальные. Степашка, верней, если честь по чести, Степан Оселков, невропаст-консультант антического центра «Грядущее», Бижан с трубой в футляре, Заль с гитарой в чехле, Фионина Вамбугу, красивая до умопомрачения; не к ночи вышеупомянутый профессор Штильнер – сбив на затылок шляпу, он с увлечением излагал в пространство аксиомы новой, зубодробительной теории; двое помпилианцев-коммутантов, без участия которых колланты не связывались в единое целое – пилот-навигатор с «Герсилии» и легат Тумидус, традиционно злой, как чёрт…

Обогнав всех, забыв поздороваться, кавалер ордена Цепи (а также малый триумфатор) ринулся на веранду и, подсвечивая себе фонариком, стал придирчиво изучать развешанные там куклы. Марионетку-легата он нашел быстро. Рассмотрел с особым тщанием, подергал фуражку, выяснил, что не снимается; дал повисеть на нитях, в ужасе от беспомощности куклы, да и от своей беспомощности тоже – даже простейшие шаги марионетки в его исполнении выходили комической болтанкой, а не шагами.

Если не приглядываться, было практически незаметно, что правая рука Тумидуса – живого, не куклы! – действует чуточку заторможенно. Выращенная в госпитале взамен пострадавшей на «Шеоле», конечность, если верить хирургам-регенератам, обещала набрать полный комплект функций и реакций в самом скором времени.

Впрочем, в личном деле легата по-прежнему стояло бравое:

«К службе годен.»

– Не похож, – с обидой заявил он. – Ни капельки не похож. Честное слово, я подам иск за моральный ущерб. Это издевательство. Гнусный пасквиль. И вообще, Монтелье, вся ваша идея с фильмом – идиотизм чистой воды. Люди, разумеется, хотят зрелищ. Но зрелище зрелищу – рознь. Госпожа Вамбугу, вы возьметесь защищать мои права?