Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен

Вот тогда мне стало страшно по-настоящему.

В меня ни разу в жизни не стреляли: стреляют лишь в кино, да еще в опасных преступников, предварительно освятив санкцию прокурора, а я…

В какое дерьмо мы все влипли?!

У огромного старого дуба, к которому крепился мостик посередине яра, Фол вильнул, вписываясь в поворот – и могучий ствол скрыл нас от архаров, сделав дальнейшую стрельбу бессмысленной.

Дальше Фол поехал чуть медленней, и только тут я заметил, как тяжело вздымаются его бока и человеческая грудь.

– Кажись, оторвались, – пробормотал кентавр, переводя дух. – Ну, Алька, ну, орел… Я думал, свалишься! Они, понятное дело, в объезд ломанутся, и шиш им! – ничего у гадов из этого не выйдет. Папа там сейчас такой завал устроит, что пока они его разгребут, мы три раза город по кругу объехать успеем!

– А куда мы вообще едем? – поинтересовался я, задним числом думая о том, какое же это счастье: наконец чувствовать под собой твердую надежную землю вместо жуткого мостика, грани между центром и Дальней Сранью!

– В одно место, – буркнул Фол и умолк, а я понял, что пока мы не приедем в это самое «одно место», он больше ничего не скажет. Интересно, не то ли это место, куда обычно посылают своих оппонентов не обремененные вежливостью собеседники?..

Мы со средней скоростью катили по пустырю – после предыдущей сумасшедшей гонки любая скорость казалась средней. Впереди вырастало городское подбрюшье – многоэтажные трущобы Срани, до глобального восстановления которых у городских властей никогда не доходили руки (о чем неизменно сообщалось в желтой прессе). Фол облегченно вздохнул и чуть не подавился своим облегчением, когда откуда-то сбоку снова послышалось приближающееся завывание сирены.

– Жизнь мою через хребет, до чего же жор ушлый пошел! – в сердцах выругался кентавр. – Нет чтоб по дамбе в объезд, как все – напрямую через Хренову гать поперли! Кто ж мог знать… больно догадостные попались, твари пятнистые!

Последние слова я скорее угадал, чем расслышал, потому что Фол вновь включил «третью космическую», и мы в один миг пересекли остаток пустыря, ловко лавируя по дороге между кучами копившегося здесь годами мусора.

Юркни мы в проулок чуть раньше – и архарам нас бы вовек не найти в путанице хаотически нагроможденных районов. Но их машины вылетели на пустырь как раз в тот неподходящий момент, когда мы уже готовы были исчезнуть, но не исчезли до конца – и преследователи успели нас заметить.

Машин было по-прежнему две; конечно, в здешних трущобах им чаще всего придется ехать гуськом, но кто мешает одной из машин свернуть в соседний узенький переулочек и обойти нас, чтобы после перерезать путь? Тут не проспект: станет «жук» поперек того, что в Дальней Срани гордо именуется «улицей» – и на кривой не объедешь!

Оглянувшись, я увидел, что за нами катит только первая машина.

Так и есть, накаркал!

Позади прогрохотал выстрел, потом еще один; пуля прошла совсем рядом, обдав щеку жарким ветром. В центре они стрелять остерегались, а здесь…

Режем поворот наискось, как нож масло. Мимо проносится жестяная хибара, явно бывший гараж, на пороге которой стоит мрачного вида старикан со странным предметом в руках. Я узнаю аборигена, память услужливо подсовывает мне факты наших с Фолом ночных похождений в здешних злачных местах, и я вспоминаю, что старому хмырю в легендах Срани отводится значительная роль. Это известный мизантроп по кличке Дед Банзай, коего, по недостоверным слухам, побаиваются не только служивые, но даже Первач-псы! Впрочем, слухи слухами, а в руках у антикварного Деда Банзая (я не верю своим глазам!) – длиннющее ружьище умопомрачительного калибра! Из такого только по слонам стрелять… или по танкам!

Наверняка творение шаловливых ручек Банзая.

Старик передергивает какую-то полуметровую рукоятку, досылая в ствол снаряд, ракету или чем там эта штука стреляет, и вскидывает свою дуру к плечу. Как раз в эту минуту из проулка радостно вываливает «жук», и я лично убеждаюсь в том, что Дед Банзай терпеть не может служивых, а заодно любую власть. В особенности когда оная власть среди бела дня мотается возле его частной собственности и мешает предаваться послеобеденной сиесте…

От оглушительного грохота у меня закладывает уши. Радиатор «жука» превращается в фейерверк, из него летят обломки и брызги огня, еще почему-то летит серпантин и пригоршни конфетти, а Дед Банзай с лихими ругательствами снова дергает ручку перезарядки.

Теперь понятно, почему его побаиваются все.

Включая Первач-псов.

Архары не составили исключения. И я их прекрасно понимал. Водитель поспешно дает задний ход, машина пытается втянуться обратно в проулок – и тут Дед Банзай производит второй залп из своего орудия, разнося вдребезги лобовое стекло и брызнувшую цветным дождем «жучиную» турель.

Увидеть дальнейшее мне не удается, потому что Фол резко сворачивает за угол – и за нами, чудом миновав Деда Банзая, у которого заклинило рычаг, выметается первая машина.

– А вот теперь держись! – внятно предупреждает кентавр, резко останавливаясь, и от этого негромкого голоса у меня внутри все опускается в предчувствии чего-то страшного.

В следующее мгновение Фол с места рвет вперед, прямо в серую каменную стену с обвалившейся местами штукатуркой. Стена стремительно надвигается, и я понимаю, что свернуть кентавр уже не успеет. Я хочу закрыть глаза в предчувствии неизбежного, но почему-то не делаю этого. И поэтому успеваю увидеть, как в стене вдруг проступает черный провал, которого еще миг назад не было – мы ухаем в этот провал, как в колодец, а я вспоминаю старую присказку, ходившую еще в школе: «Вот открылся в стенке люк – успокойся, это глюк!».

Мы мчимся по непроглядно-черному коридору, и еще до того, как «глюк» за нами успевает закрыться, я оглядываюсь (это начинает входить у меня в привычку), замечая, как машина архаров изо всех сил пытается затормозить, отвернуть в сторону… но удается это водителю или нет – неизвестно.

«Глюк» захлопывается – и мы влетаем в никуда.

– Где это мы, Фол?

– На Выворотке.

– А… а были где?

– С Лица.

С Лица, значит…

– А будем где?

Фол отвечает, отвечает подробно и убедительно, но эта перспектива меня абсолютно не устраивает.

– Только не слазь с меня, придурок! – добавляет кентавр, чуть притормаживая и настороженно осматриваясь. – Ни при каких обстоятельствах! Сиди и не рыпайся!

Сижу.

Не рыпаюсь.

Вокруг – город.

И никакой зимы.

Солнце легонько щекочет стеклянные толщи витрин, искры потешно хихикают, дробясь мириадами бликов в рекламных плафонах, темные пролежни свежего асфальта выпячиваются на тротуаре, кучерявые тополя небрежно роняют снежный пух, он собирается в живые шевелящиеся кучи – брось спичку, и полыхнет воздушным, невесомым пламенем… Людей немного. Странные они, эти люди Выворотки: идут, медленно переступают, без цели, без смысла, то остановятся, то свернут в переулок, то долго топчутся на месте, оглядываясь, словно забыли что-то и никак не могут вспомнить; потом внезапно ускоряют шаг и скрываются за углом, едва не столкнувшись друг с другом.