Дмитрий Громов - Сборник Один плюс один

Чем золото и мечи,

И дремлют в овраге тучи.

Я болен.

Неизлечим.

ПРОРОЧЕСТВО

Н. Гумилеву

Седой колдун, мудрец, знаток проклятий странных,

Мне говорил: "Ты наш! Отмеченный клеймом,

Ты невредим пройдешь меж чудищ безымянных

И голову вовек не склонишь под ярмо

Насмешницы-судьбы, чей герб – ухмылка будней

На фоне кирпичей, щербатых и нагих.

Стальные на пути ты стопчешь сапоги,

Изменника простишь, любимую забудешь,

На троны возведешь, низвергнешь в бездну горя,

Надеждой одаришь, отняв последний грош,

Напомнишь тем, кто жив, что счастье – это ложь,

Усталость – это смерть, а горы – просто горы,

Безумен, одинок, днем слеп, во мраке зрячий,

Восторженной толпой растерзан на куски,

Ты дашь им яд в вине. И белые виски,

И отрешенный взор, и вой в ночи собачий,

И песня вдалеке, и демоны дороги,

Чей зов опасен всем, а проклятым – вдвойне,

Тебя найдут в любой забытой стороне,

Толкнув ладонью в грудь, огнем ударив в ноги,

Покой забрав, взамен дав счастье и беду!"

И я кивал: "О да! Я проклят! Я иду…"

* * *

Я – эхо чужого смеха,

Я – эхо чужого плача,

Я – эхо, смешное эхо,

Я сам ничего не значу.

Сомкнутся слепые веки,

Черты заострятся строго,

Уйдете во тьму навеки –

Останусь молчать до срока…

БЛАГОДАРНОСТЬ

Благодарю тебя, судьба,

За неприкаянность и кротость,

За предоставленную пропасть –

Рай для строптивого раба,

Благодарю, суровый рок,

За мудрость тайного урока,

За то, что каждая дорога

Рекой впадает в мой порог,

Прими, Фортуна, мой поклон

За слепоту немого взора

И за январские узоры,

Что ночью пали на стекло,

Спасибо, Фатум, за обман

И за случайность поворота,

Где трижды новые ворота

Нас в сотый раз сведут с ума.

Ананке! Вечный твой должник,

Кричу нелепое спасибо

За неприкаянность Мессии

И за укатанность лыжни –

Спасибо тысяче имен,

Укрывших от людского глаза

Возможность навсегда и сразу

Понять, что слаб и неумён…

МЕДЛЕННОЕ ЛЕТО

Не изменю июльской ночи,

Глухой тоске не изменю,

Над старой липою хохочет

Луна – кокетка-инженю.

Она, плутовка, сыплет пудрой,

Безумным вальсом кружит сны,

Ей все равно, что будет утро,

Где не останется луны.

Укутана мантильей черной,

Сестра, насмешница, луна,

Ты никому не подотчетна

И ни в кого не влюблена.

* * *

Разбиты стекла в нашем витраже

И не помогут жалобные речи.

Пора учиться тверже быть и резче,

Пора учиться говорить:

– До встречи!

И знать, что мы не встретимся уже.

* * *

Так и живем. То платим, то не платим

За все, что получаем от судьбы,

И в рубище безмолвные рабы,

И короли, рабы в парчовом платье,

Так и живем, не слыша зов трубы.

Мы не хотим, не можем и не знаем,

Что дальше, что потом, что за углом,

Мы разучились рваться напролом,

А тот, кто мог – он быстро забывает

И прячет взгляд за дымчатым стеклом.

Все, как один – воспитанны, одеты

И даже (что греха таить?) умны,

Мы верим Фрейду и не верим в сны,

Какие-то в нас струны не задеты,

А в детях уже нет такой струны.

МОЙ МИР – ТЕАТР

ЗА КУЛИСАМИ

От пьесы огрызочка куцего

Достаточно нам для печали,

Когда убивают Меркуцио –

То все еще только в начале.

Неведомы замыслы гения,

Ни взгляды, ни мысли, ни вкус его –

Как долго еще до трагедии,

Когда убивают Меркуцио.

Нам много на головы свалится,

Уйдем с потрясенными лицами…

А первая смерть забывается

И тихо стоит за кулисами.

…У черного входа на улице

Судачат о жизни и бабах

Убитый Тибальдом Меркуцио

С убитым Ромео Тибальдом.

ПОСЛЕДНИЙ СПЕКТАКЛЬ

Финальному бою Гамлета – В. Высоцкого

…Он умирал, безумец Девона. Наивный, гордый, слабый человек с насмешливыми строгими глазами – и шесть часов перебирал в горсти крупицы, крохи Времени, слова, стеклянные и хрупкие игрушки, боль, гнев и смех, и судороги в горле, всю ржавчину расколотого века, все перья из распоротой души, все тернии кровавого венка, и боль, и плач, и судороги в горле… Он умирал. Он уходил домой. И мешковина становилась небом, и бархатом – давно облезший плюш, и жизнью – смерть, и смертью – труп с косою, и факелы – багровостью заката; он умирал – и шелестящий снег, летящие бескрылые страницы с разрушенного ветхого балкона сугробами ложились на помост, заваливая ночь и человека, смывая имя, знаки и слова, пока не оставался человек – и больше ничего. Он умирал. И Истина молчала за спиною, и Дух, и Плоть, и судороги в горле…

…Он умирал, безумец Девона. Они стояли. И они смотрели. И час, и два, и пять, и шесть часов они стояли – и молчала площадь, дыша одним дыханьем, умирая единой смертью; с ним – наедине. Наедине с растерзанной судьбой, наедине с вопросом без ответа, наедине – убийцы, воры, шлюхи, солдаты, оружейники, ткачи, и пыль, и швы распоротого неба, и боль, и смех, и судороги в горле, и все, кто рядом… Долгих шесть часов никто не умер в дреме переулков, никто не выл от холода клинка, никто не зажимал ладонью раны, никто, никто,– он умирал один. И этот вопль вселенского исхода ложился на последние весы, и смерть, и смех, и судороги в горле…

…Он умирал, безумец Девона. Все было бы банальнее и проще, когда бы он мог дать себе расчет простым кинжалом… Только он – не мог. Помост, подмостки, лестница пророков, ведущая в глухие облака, дощатый щит, цедящий кровь по капле, цедящий жизнь, мгновения, слова – помост, подмостки, судороги в горле, последняя и страшная игра с безглазою судьбою в кошки-мышки, игра, исход… Нам, трепетным и бледным, когда б он мог (но смерть, свирепый сторож, хватает быстро), о, он рассказал бы, он рассказал… Но дальше – тишина.