Всеволод Ревич - Несколько слов о песнях одного художника, который заполнял ими паузы между рисованием картин и сочинением повестей

Всеволод Ревич

Несколько слов о песнях одного художника, который заполнял

ими паузы между рисованием картин и сочинением повестей

Статью о песнях Михаила Анчарова я мог бы написать лет тридцать назад. Тогда-то в конце 50-ых ( начале 60-ых все и начиналось. Еще не появилась в обиходе научная дефиниция "авторская песня", довольно бессмысленное, на мой взгляд, обозначение /остальные песни анонимные, что ли?/, но утвердившееся... И Алла Гербер еще не обозвала певцов-неформалов бардами, будто они скандинавы какие-то. Но уже бесшумно проехал по Москве "Синий троллейбус", "последний, случайный", уже закачался над кроватками "Бумажный солдат", дальновидные ценители записали первые песни Булата Окуджавы на катушечные магнитофоны. А больше почти ничего и не было. Хотя уже настраивал гитару двадцатидвухлетний Володя Высоцкий, и Александр Галич готовился к исполнению своей гражданской миссии... Но песни Анчарова уже были, и я их знал, потому что дружил с Михаилом. Еще не все, правда. Он сочинял их года до шестьдесят пятого, шестьдесят шестого... Потом перестал. Может быть, потому, что окончательно перешел на прозу. А может, не захотел быть одним из многих. Но и в 59-ом, 60-ом, 61-ом уже нетрудно было разглядеть особенности его стиля. Я мог бы стать первооткрывателем, засвидетельствовавшим рождение нового вида искусства / разве что Вертинский был предтечей/, выявить основные черты авторской песни, возможно, даже подыскть ей другое определение. И вовсе не потому мне удалось бы сделать столь фундаментальные филологические открытия, что я высоко оцениваю собственную прозорливость задним числом. А потому, что все эти черты уже существовали в песнях Анчарова. Именно он был первооткрывателем. Его не с кем было сравнивать. Теперь сравнения напрашиваются, хотя я все-таки их намеренно избегаю. Но, увы, тогда я такой статьи не написал. А вскорости они появились чуть ли не одновременно, как грибы с разноцветными шляпками. Видно, подошел срок. И Окуджава, и Высоцкий, и Галич, и Визбор, и Матвеева, и Ким... Этот удивительный феномен, распространившийся с быстротой лесного пожара, многократно воспет и исследован. Многократно обруган. Но все-таки придется еще раз вспомнить, какие силы, какие социальные духи вызвали его к жизни. В начале 60-ых годов разные области нашего искусства испытали прилив вдохновения. Поэзия Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной, кинематограф Тарковского, Хуциева, Мотыля, фантастические романы Стругацких, драматургия Володина, Гельмана, Шатрова, "Современник" Ефремова и любимовская Таганка, скульптуры Сидура и Неизвестного ( все это вытолкнуто на свет Божий той же могучей пружиной, что и песни Окуджавы, Высоцкого, Галича. Нетрудно заметить, что судьба многих из названных и неназванных здесь талантливых людей была печальной, иногда трагической. Любое инакомыслие, порою вполне невинное, но не утвержденное свыше, вскоре стало жестоко преследоваться сусловскими егерями. Нельзя не признать: им удалось проделать основательную работу, им удалось-таки на много лет загасить искренние прорывы, которыми были охвачены шестидесятники... Фантастические произведения часто строятся по формуле: что было бы, если бы... Так вот: если бы нравственная атмосфера, возникшая в те годы у самой динамичной части нашего общества, у молодежи была бы понята и поддержана, то, может быть, мы давно уже выбрались бы из пропасти. Но ( не нашлось таких сил. Восторжествовали угрюм-бурчеевы, на два десятилетия загнавшие страну в болото застоя. И разве что самодеятельная песня могла себе с позволить совершенно не считаться с ними. Она была особа независимая, она не нуждалась в разрешениях, она обходилась без реперткомов и главлитов и тиражировалась в удовлетворяющем спрос количестве магнитофонным самиздатом. Поэтому ей чаще других удавалось говорить правду. Из утверждения: в песнях Анчарова предвосхищено многое получившее бурное развитие в дальнейшем, необязательно делать вывод, что они оказали решающее воздействие на это самое развитие. Анчарову не довелось выступать перед многотысячными аудиториями, он не собирал полных стадионов, и песни его знали хуже других, отнюдь не более даровитых сочинителей. Может быть, он опередил свое время. Между прочим, так происходило не только с его песнями, Михаил был человеком разносторонних способностей. Не только военный переводчик /и не с какого-нибудь ( с китайского/ по первому высшему образованию, не только живописец по второму высшему, не только поэт, композитор и исполнитель, не только прозаик и драматург, он например, еще и киносценарист. В скромной по постановочным эффектам картине "Иду искать", поставленной И,Добролюбовым в 1965 году, они с А.Аграновским первыми создали обобщенный образ конструктора космических ракет, сыгранный Георгием Жженовым, образ куда более человечный и привлекательный, чем аналогичная фигура в помпезном и, по-моему, фальшивом "Укрощении огня". Безусловного успеха Анчаров достиг в своих повестях, но ведь и они тоже выросли из корешков его поэзии, неслучайно одна из повестей названа строкой из песни ( "Этот синий апрель". Анчаров предчувствовал многие будущие настроения. Хотя и не все. У него, скажем, совсем не было лагерной темы, разве что мимоходом промелькнуло: "Не чересчур ли много вас было, штрафников?" Но зато у него впервые возникла совершенно нетипичная для советской песни и, пожалуй, для всей советской литературы тема маленького человека, которая через некоторое время с такой силой прозвучит в "Матренином дворе" Солженицина, в кассиршах и тонечках Галича. В сталинское и послесталинское время одна из главных гуманистических традиций русской литературы оказалась отброшенной. Официально советскому человеку не полагалось быть маленьким. Образы нуждающихся, несчастных, сверхтерпеливых, униженных исчезли из литературы, одновременно из жизни исчезли милосердие, доброта, жалость, милость к падшим... Героями песен в те пахмутовские времена были исключительно "комсомольцы-беспокойные сердца", которые "расправив могучие плечи", шествуют "солнцу и утру навстречу" /1-ый раз. ( В.Р./ и "все доводят до конца". Невозможно представить, чтобы на официальной эстраде прозвучало бы обжигающая душу песня о безногом инвалиде войны ( "Девушка, эй, постой!". Современные молодые люди никогда и не видели этих горемык, которые привязывали себя ремнями к маленькой сбитой из досок площадке на четырех шарикоподшипниках и передвигались, отталкиваясь руками с помощью деревянных колодок, похожих на штукатурные затирки.