Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Сдаваться им честь не велит, — Захарьин выглянул наружу, отдернув одеяло, которым был занавешен вход в блиндаж. — Я вот как раз читаю об их давней гражданской войне, которую подняли семейства Пин и Юань — не знаю, как это прочесть по-японски. Добрался до морской битвы, которую дал пинцам полководец, опять же не знаю, как по-японски, пусть будет Юань И-чжин. Так историк пишет, что пинцев с собой покончило больше, чем погибло в битве. В том числе и их тогдашний малолетний император. Регентша, его бабушка, привязала его к себе поясом, а меж собой и ним сунула священный меч и нефрит, после чего бросилась в воду. Чтобы император и знаки его власти не достались юаньцам. Некая придворная дама собиралась прыгнуть за борт с третьей священной реликвией — зеркалом — но меткий лучник пришпилил ее одежды стрелами к палубе, лишив ее возможности исполнить неприятную, но почетную обязанность.

— Экий кавалер, — хмыкнул Ерошевич. — А когда это было-то?

— Так ведь не разберешь, — пожал плечами Захарьин. — Они же счет годам ведут, понятное дело, не от Рождества Христова, а по правлениям своих императоров. Могло и сто лет назад это быть, а могло — и тысячу…

— Дикарями были, дикарями и остались, — поморщился Силуянов. — И останутся впредь, сколько лет ни пройдет.

— Представьте себе, нечто подобное господа европейцы говорят о нас, — улыбнулся Захарьин.

— Наши разведчики не высасывают кровь у их дозорных, — тон доктора был резок, неуместно резок. Это от усталости, подумал Арефьев, и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросил у Захарьина:

— Что это за книга?

— Трофей. Взял у убитого офицера еще летом, все руки не доходили. Называется по-китайски «Жи-бэнь Вай-ши», что-то вроде «Неофициального комментария к истории Японии».

— Китайская?

— Нет, японская. Тут вот в чем дело: они в старину часто писали по-китайски. Современная их азбука, которая на основе скорописи — я ее не знаю, а вот старинные книги читать могу. Тут китайский сильно искажен, конечно, но язык этот тем хорош, что один иероглиф обозначает в нем целое слово, так что при должной смекалке и усердии можно разобрать, что к чему.

— Так для этого китайский знать надо.

— Это смотря что знать. Говорю по-китайски я так себе, примерно как узбек на русском базаре. А читать научился. Интересный язык, в каком-то смысле удобный, но уж очень тяжел на подъем.

— Этот туман, похоже не собирается рассеиваться, — доктор вздохнул. — Ну и шут с ним, пойду так.

— Я вас провожу, — сказал Захарьин.

Они вышли из блиндажа и скорым шагом, пригибаясь за брустверами, пошли в сторону расположения полевой санитарной команды.

Арефьев посмотрел на часы и отправился проверять посты. Туман и в самом деле был противный — густой, холодный, он скоро пропитывал одежду и волосы, а к полудню уходил, оставляя свою жертву беспощадному бичевателю — холодному океанскому ветру. Не было никакой необходимости осматривать посты именно сейчас — но если в такую погоду офицер будет все время греться в блиндаже, нижние чины еще больше падут духом.

— Как дела, Валишевич? — спросил он у фельдфебеля, старшего в пулеметном расчете.

— Как сажа бела, вашбродь, — заросший щетиной солдатик поморщился. — Уже двенадцатый час, а жрать не несут.

— Не задержатся. Не с чем им там особенно возиться, к сожалению. А это что за нововведение?

В углу, между мешком и стеной торчал маленький крестик — просто две веточки, связанные бечевкой.

— Да это, вашбродь, мы освятили, как положено. Береженого Бог бережет.

Про снаряды даже не спросили, отметил Арефьев. Впрочем, патронами они обеспечены. Хотя они и раньше были обеспечены патронами, и все равно спрашивали о снарядах — не подвезли ли… Всего нехватка — снарядов, пищи, людей. Захарьин — кавалерист, они с Силуяновым — морские офицеры, всеми заткнули дыры здесь, на батарее. По которой японцы даже не стреляют, так как знают — огрызаться нечем. И еще упырь. Чтобы окончательно превратить все это в фарс-гиньоль.

— Неужели упыря боитесь, — усмехнулся Арефьев.

— Вы человек ученый, ваше благородие, — второй номер расчета, рядовой Бахарев, ударил о колено фуражкой, стряхивая обильную росу. — А мы люди простые. Если кто ходит по ночам и кровь сосет, то как это по-ученому называется, я не знаю, а по-нашему это упырь. А от упыря крест — самое верное средство.

— От японского упыря?

— Да хоть какого!

Арефьев демонстративно принюхался.

— А от тифа знаешь, какое самое верное средство, Бахарев? Нет. Так я тебе скажу: не гадить там, где живешь! Любая птица это средство знает.

— До тифа, ваше благородие, еще дожить надо, — это тихо и за спинами.

— Это уж не ваша забота. Убрать немедля, кругом марш!

…А ведь боятся. Тифа, олухи царя небесного, не боятся, цинги не боятся, противника, черт бы его побрал, не боятся — а упыря боятся. Прав Захарьин, что забеспокоился. Это, наверное, не суеверие даже. Это просто паника, запертая внутри у каждого, просится наружу, лезет наверх. Выбьет пробку — и конец.

— Ваше благородие! — чавкая сапогами по окопной грязи, пригибаясь, подбежал молоденький солдат. — Снаряды подвезли.

Арефьев почувствовал не то чтобы прилив духа, но некоторый подъем. В земной ли, в небесной ли канцелярии какая-то бумажка дошла до нужного человечка — но неделя дурацкого прозябания кончилась.

— Рады? — спросил голос сзади. Арефьев шумно выдохнул.

— Как вы умудряетесь бесшумно ходить по этакой грязище? — обернувшись, спросил он Захарьина. — Напугали.

— Да как-то, знаете ли, само собой выходит. Ну что, добрейшего нашего доктора я проводил — теперь в полку хоть поверят, что мы тут не спятили.

— Теперь, когда есть снаряды, — сказал Арефьв. — Плевал я на всех упырей, вместе взятых. Алексей Парамонович, дорогой вы мой, я себя опять человеком чувствую. Батарея без снарядов — это же все равно что…

И осекся.

— Кавалерия без лошадей, — Захарьин прищурился. — Не бойтесь, я не в обиде.

И тут Арефьев понял, что подъем, который он ощущает сейчас, Захарьин ощутил раньше — когда доктор принес весть об упыре.

— Бог мой, — штабс-капитан даже остановился от неожиданности. — Ротмистр, да не верите ли вы часом в этого упыря?

— Доктор Бруммель замечательный человек — и при том начисто лишен воображения. Будь на его месте покойный Афонин, мир его праху, я бы мог еще предполагать шутку в дурном вкусе. Но Франц Яковлевич… — Захарьин покачал головой.

— Франц Яковлевич видел труп со следами засосов на шее. Но почему непременно упырь? Это действительно может быть какой-нибудь варварский японский обычай вроде вырывания печени или отрезания пальцев. Японцев с отрезанными пальцами я, кстати, видел много.