Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Я думаю, создатели игры знали, когда творил Боб Фосс, — сказал собеседник. Потом перевел взгляд на девчонку с задранной юбкой. — И когда рисовал Фрэнк Фразетта. Это своего рода шутка. Пасхальные яйца.

— А яйца тут при чем? — с видом полной невинности спросила Любка.

— В одной из древних игр, — терпеливо и, кажется, весело пояснил собеседник, — среди прочих артефактов было пасхальное яйцо. Соль шутки заключалась в том, что, в отличие от других предметов такого рода, его нельзя было применить совершенно ни к чему. После этой игры термин Easter eggs стал жаргонным термином создателей игр. Антуражные шутки. Пасхальные яйца. На двери — еще одна из них, — он показал пальцем на «лямбду», вписанную в круг. — Символ другой классической игры — «Полжизни». Плоскостная, от первого лица, примитивная — но я получил совершенно неподдельное удовольствие. Сюжет состоит в том, что твой герой — доктор Гордон Фримен — борется во главе повстанцев с захватившими землю Пришельцами. Сами пришельцы — бенефакторы, — так нигде и не появляются. Основными противниками выступают, «комбайны» усовершенствованные или изуродованные — как посмотреть — люди. И живут они, — собеседник издал серию хмыкающих звуков, — В Цитаделях. Мне понравилось штурмовать Цитадель. Игра была создана за 60 лет до подписания Договора Сантаны. Представления о системах безопасности у них были совершенно… фантастические. Впрочем, до того, чтобы строить подполье по книгам в мягкой обложке, даже они не доходили.

— Вы же понимаете, что в этих вопросах важна не форма, — девушка коснулась слегка лоснящегося рукава. — А содержание. Двенадцать досок — тоже твердая обложка.

Теперь она обводила глазами публику. Общий уровень гама явно генерировала машина — а вот если навести курсор на кого-то одного, можно было, если он не «закрывался», услышать его речь. Алекто любопытства ради навела на маленького танкиста — и получила лекцию по военной премудрости, так щедро пересыпанную нецензурщиной, что она сразу заподозрила подростка. Польского акцента не мог прикрыть никакой голосовой модулятор.

— Ну что, попытаемся поучаствовать в здешних играх или пройдем наверх и займемся своей?

— Нас все равно втянут: если вы не забыли, здесь сегодня произойдет убийство.

— Меня не втянут. — пояснила Алекто, — Я выйду сквозь стену и меня дисквалифицируют. Пойдемте наверх.

— К черту мирную жизнь… пойдемте.

Лестница, площадка, дверь без замка — взору предстали лампа с неизменным бумажным абажуром, крест-накрест заклеенное бумагой окно, кровать, застланная пестрым, но кажется немарким покрывалом.

— Приглашение садиться следует, вероятно, отнести к области манер — ведь в реальности мы и так оба сидим.

— «Bedfellows make strange politics», сказала Алиса. Хотя вы можете сесть на подоконник. Мне мода не позволяет.

Англичанин спорить не стал, подпрыгнул и через минуту уже сидел — чуть скрючившись: оконный проем был для него недостаточно высоким. А вот сам подоконник оказался высоковат — ноги не доставали до пола. Выглядел контрагент довольно забавно. И наверняка сообразил, что будет смотреться, как кукушка в часах, раньше, чем согласился.

— Мы оба приложили достаточно много усилий, чтобы попасть сюда, — сказал он. — Будет обидно не поговорить по существу. Ваш ход.

— Это ведь вы представляете здесь страну прецедентного права? — вряд ли Любке было известно это словосочетание. — Давайте пойдем от случая до другого случая. База данных клуба оказалась очень поучительным чтением — но мы не единственные правообладатели.

— Мы поделимся как медведь с мужиком, — отозвался с насеста англичанин. — Вам вершки, мне — корешки. Вы можете взять всех людей, кроме Ковальджи, Заславского и Смирнова. Эти пойдут в расход слишком быстро, чтобы оказаться вам полезными. Остальное мое.

— А варки? Бахметьев, Мешков, Андриевич?

— Мои. Во-первых, потому что мои. Во-вторых, потому что вам их все равно нечем брать. Прямых данных нет и вы можете разве что устроить им средних размеров неприятности. А в-третьих, они вам не нужны.

— Вы ошибаетесь. Нам просто необходим варк. Именно сейчас. И в России. Дело в Екатеринбурге было… сомнительным. И потом, неужели вам, — Алекто выделила паузой местоимение, — не хочется, чтобы ответственный за три «свободные охоты» Мешков сыграл на трубе?

Собеседник потер ладонью подбородок, потом улыбнулся и ответил:

— Вы знаете, пожалуй что хочется. Но ведь и не мне одному. Так что, если вы собираетесь съездить в Тулу — поторопитесь…

— Загадочное место Тула. Вечно там что-то происходит.

— Случайности ходят парами. Я, например, очень удивлюсь, если в эту воронку что-то упадет в третий раз.

Алекто смотрела в нарисованные глаза и думала — неужели прокол? Неужели прав Эней и с ними нужно рвать?

— А вам, — продолжал человек с Саравака, — аналитику группы, действительно женщине, в возрасте примерно 35–40, русской, из окружения Саневича… я предлагаю подумать вот над чем. Та сторона, которую вы представляете здесь, — он повел подбородком, обозначая виртуальную реальность вокруг них, — вполне соответствует вашему положению в настоящем. Совершенная правота, страшные жертвы, победа любой ценой… Девушка, чье лицо вы носите, погибла, потому что ее группе приказали готовить восстание, от которого никому даже в случае успеха не было бы никакого толка. Они честно начали. И спеклись, ничего не сделав. Ну разве что книжку о них написали.

Есть, подумала Алекто.

— А через пять лет после войны, — продолжал собеседник, — по этой книжке, как по лекалу, такие же ребята начали кроить совсем другие организации. Чтобы воевать против этой самой власти. Тоже плохо кончили. Хотя большей частью без шурфов обошлось. А через два поколения ваше общество пропало с карты. Издохло. Вместе с основополагающей идеей и миллионами людей.

— В «никакого толка», вероятно, входят и несколько сотен, избавленных от продажи в рабство? И зачем нам совершенная правота? — скривилась Любка, — Относительной хватает с головой. Вы же не настолько младше меня, чтобы совсем не помнить дебаты конца девяностых? О продлении срока договора Сантаны еще на сто лет?

— Не настолько, — усмехнулся летчик, поймав ловушку. — Видите ли, той стороне, которую здесь представляет мой прототип, эта война тоже стоила империи.

— Мы в большинстве своем республиканцы.

— Любовь Гри… Батьковна. Если вы пришли сюда вот так, — летчик вытащил из кармана пачку каких-то пестрых папирос, закурил — и даже не подумал предложить даме, — то у вас и на наш счет сложились некоторые соображения. Я не буду их опровергать.

— А если мы ошибаемся?

— А та девочка, чье лицо вы носите, и ошиблась.