А. Фористер - Бухта страха

Три месяца, и все еще эта ненавистная река! Неужели она никогда не кончится? Я был болен — так болен, что два дня его не кормил. У меня не было сил сойти на берег и разыскать ему пищу, и я боюсь, что он умрет — умрет до того, как мы вернемся домой.

Снова приступ — черная лихорадка! Но вампир жив. Я поймал викунью, плывшую по реке, и он высосал ее досуха — галлоны крови. Перед этим он три дня провел без еды. В голодной жадности он порвал свои путы. Я с трудом связал его снова. Мне пришла в голову ужасная мысль. Что если он, проголодавшись, опять разорвет ремень, когда я буду лежать в бреду? Ах! Это ужасно! Жутко смотреть, как он питается. Он соединяет вместе когти на крыльях и весь сжимается над телом; голова его закрыта крыльями, и ее не видно. Но жертва даже не шевелится. Похоже, стоит вампиру прикоснуться к жертве, как ее парализует. Крылья смыкаются и наступает полная тишина. Только зубы скрежещут о кости. Отвратительно! Ужасно! Но в Германии я стану знаменит. В Германии с моим Вампиром?

Я очень слаб. Он опять порвал путы. Хорошо, что это случилось днем — когда он слеп. Его огромные глаза ничего не видят при солнечном свете. Я столько претерпел! Эта черная лихорадка! И это ужасное существо! Я сейчас слишком слаб, и мне не удастся убить его, даже если я захочу. Я должен добраться до дома живым. Скоро — конечно же, скоро — река закончится. О Боже! Неужели она никогда не достигнет моря, белых людей, дома? Если он нападет, я удавлю его. Если почувствую, что умираю — удавлю его. Если нам не суждено живыми попасть в Германию, умрем мы оба. Я удушу его своими руками, я зубами разорву его ужасную шею, и наши кости останутся лежать на берегу этой проклятой реки».

Вот почти все сохранившиеся записи из дневника профессора. Этого достаточно, чтобы поведать нам о последней трагедии.

Два скелета были найдены рядом на самом краю берега. За минувшие годы наводнения унесли половину каждого. Остальное, сложенное вместе, и образовало скелет человека-ящерицы — головоломку, над которой, если воспользоваться раблезианской фразой, впустую ломали головы ученые мужи из университета Бирундвурст.

Он поднял глаза от газеты.

— Этот вот парень, Бербанк, — удивленно сказал он, — это что-то.

Я кивнул.

— Я так разумею, скоро он кукурузу превратит в бобы, то-то будет сакоташ! — продолжал рассуждать он. — А после яблони скрестит с картоплей — не придется нам ее копать!

— Ничего удивительного тут нет, — заявил я. — Наука каждый день раскрывает перед нами все новые удивительные чудеса.

В ответ на мое банальное замечание он радостно закивал.

— Ну да, — согласился он. — Только вот наука кой-какие чудеса скрывает, и мы о них ни черта не слышим. Взять хотя бы моего приятеля Вертиго Смита.

— Это кто? — с интересом спросил я.

— Вы чего, о нем не слыхали? — осведомился мой собеседник, точно заранее знал ответ.

— Нет, — отвечал я.

— Ну, не вы один, — заметил он. — Куча людей ни черта о нем не знают, и никогда не узнают. А он сто очков вперед даст этому Бербанку. Я б вам порассказал, ежели у вас есть время, — предложил он.

Времени у меня было предостаточно; так я ему и сообщил. После чего он, сделав добрый глоток из стакана, что стоял рядом на столе, вытер тыльной стороной ладони висячие усы и начал свой рассказ:

— Было это в девяносто пятом. Рыскал я, значит, по всей Калифорнии, золотишко искал, да ничего не находил, одни мозоли да жажду. Судьба мне все раздавала паршивые карты, и наконец остался у меня один мул, груженый лопатой, да одежда, что на мне. Лопату с одежками я оставил потому, что никому не мог их всучить, а мула оттого, что не мог с ним расстаться.

И вот раз скачу я себе потихоньку с отчаяньем в сердце, в животе и того меньше, и думаю себе, хватит ли на муле мяса, чтобы оплатить починку зубов, которые я уж точно об эту скелетину обломаю, и тут вдруг дорога сворачивает и вижу я пред собою очень растительную долину, а листва такая густая, что и представить нельзя.

Посреди долины стоит роскошный особняк, а рядом самая удивительная куча сараев и хибар. Были там высокие, и низкие, и большие, и маленькие. А вместе с тем домом, похоже это все на куру-кохинхинку с выводком самых разных цыпляток, какие только бывают.

Короче, я человек не привиредливый. «Где костер, там и бобы», — говорю я себе. А ежели кто желает поганить распрекрасный лик Природы кучей дешевых каменных лачуг, так не мое это дело, лишь бы покормили. «Давай-ка пошевеливайся, Геенна», — говорю я мулу; и мы резво направляемся в означенную лиственную долину.

На полпути с холма дорога опять сворачивает. Только мы повернули, как я застыл, а мул и того лучше — сделал кувырок назад и стоит там, как вкопанный, даже глазом моргнуть боится.

А мне и одного взгляда хватило. Глянул и все пытаюсь мозги поставить на место.

Передо мной благодворно разгуливает по долине самое кошемарное сборище зверья, что хоть раз резвилось в припадке белой горячки. Все точно выползли из психопетической клиники. Да что там! Четырехногие твари с крыльями, двухногие без крыльев, волосатые птицы и рыбы с ногами — Господи помилуй! Как завидишь такое, хочется обвешаться с ног до головы синими бантиками и навеки поселиться в подвале штаба Женской лиги христианской трезвости.

Глаза мои выкатились, что твои помидоры. Смотрю я на зверье, покуда оно не скрылось, а после поворачиваюсь к мулу. А тот стоит себе весь задумчивый и сам с собой разговаривает.

— Ладно, Геенна, — говорю я и чуток трогаю его шпорами. — Тронемся-ка к вон той вилле и положим конец разгулу голодания. Ежели нам сегодня такое привиделось, так завтра, глядишь, мы с тобою заодно решим повеситься, а не то жучков каких станем искать друг у дружки в голове.

Бедный Геенна берет себя в руки и мы, содрогаясь от ужасного страху, направляемся к вилле. А она выстроена из эдисонова цимента, который будто вылили из рожка для мороженого, покуда он не застыл.

Как мы приблизились к меньшим домам, о каких я раньше упоминал, вижу я, что не дома это, а всякие загоны да клетки. В одних окна с решетками, в других нету. Одни пустые. Другие полные. Только я решительно гляжу вперед: мне такого не нужно. Как полежишь пару недель да сапоги покидаешь в розовую мидузу с крыльями, в соломенной шляпе, так вызубришь, что любопытство ни к чему хорошему не приведет и лучше внимания на обращать на зоологическую икзотику, покуда она не кусается. Только вот мул, каковой не располагает такой ценной инфармацией, начинает трястись, точно горожанин на икскурсии в повозке и наконец так охватывается ужасным страхом, что ноги у него не слушаются и мне приходится его нести весь остаток пути. Заворачиваем это мы за угол и видим у двери одного старика — а он учит громадного сома сидеть на задних лапах и просить.