Лента Ососкова - История вторая: Самый маленький офицер

— Ты про лицо говорил тогда… — принялся оправдываться Тиль. — Что, руку тоже трогать нельзя?

— Я не люблю, когда меня начинают теребить и трогать, как настенный ковер с бахромой!

— Ишь ты как, — надулся Тиль, отворачиваясь. — Стараешься тут, рисуешь до боли знакомую рожу…

Бормотание становилось всё неразборчивее, под конец Тиль уже чуть слышно бубнил себе что-то под нос, но понять нельзя было ни слова. Сиф подрастерял свою сердитость и неуверенно, словно готовую взорваться мину, тронул отвернувшегося художника за плечо. Взрыва не последовало, но это Сифу тоже не понравилось: похоже, Тиль совсем разобиделся.

— Эй, ну ты что! — испугался Сиф. — Я же не нарочно, я же не знал, что тебя это так заденет. Ну Ти-иль… — он принялся его тормошить, под конец нашёл руку художника — узенькую ладонь, загорелую только с внешней стороны — и, затаив дыхание, вложил-всунул в неё свою, с трудом сплёл пальцы… И ладонь Тиля с неожиданной силой сжалась, так что Сиф даже охнул.

— Сив, не пропадай никогда! Без тебя плохо, — зашептал Тиль, даже не поворачивая головы.

— Не пропадаю, — растерянно пробормотал мальчик. Ему захотелось потрогать лоб Тиля, показалось, что у того жар. Уж больно горячо он говорил, словно в бреду забывшись.

— Смотри! — Тиль вскочил, едва успев разжать руку, иначе бы дёрнул Сифа вперёд, и, подбежав к стеллажу у стены, схватил какую-то папку. Всё так же рывком, стремительно вернулся, оттянул резинки назад, раскрыл папку и высыпал содержимое — листы бумаги — прямо на диван. Это были наброски углём, на светло-бежевой бумаге. Лица, взгляды… И со многих листов на Сифа глядело его собственное лицо — только злое и совсем детское.

— Смотри! Это ты, это Кап, это Крыс — он потом к нам пришёл, под самый конец… а это снова ты и Кап! — перебирал листы Тиль, жадно вглядываясь в рисунки. — Я это рисовал почти сразу, как всё закончилось… Нас, оставшихся, пытались по детдомам распихать, но вышло не всех. Да и в детдоме… Знаешь, какие они там зашуганные? А кто посмелее — со мной всё равно, разве поспоришь? — художник рассмеялся, поглаживая пальцем чистое поле на очередном наброске. — Шакалы сильные, слабак — враг. Ну, ты и сам помнишь.

— Помню, — задумчиво кивнул Сиф, украдкой разглядывая друга. Тиль сам был — такой же набросок углём на бежевой бумаге, торопливый и не совсем аккуратный. И то ли знал, то ли просто чувствовал — неспроста в одежде предпочитал всем цветам угольный, только футболка выбивалась. Правда, сейчас лимонно-желтая тряпочка вновь валялась на полу у мольберта…

Но в отличие от своих набросков, Тиль, казалось, внутри нёс огонь — жаркий, бешеный, от которого сам почти дрожал. Пламя проступало сквозь угольки глаз, дикое, как пожар, но… кажется Сифу это или нет, но хотелось огню стать сердцем домашнего очага, а не лесного пожара. Хотелось быть тихим и смирным, потрескивать на заботливо подкладываемых поленьях, а не выть, облизывая лесные деревья.

Только вот с таким рвением не сожжёт ли пламя дом ненароком, если попытается попасть в очаг?

— Рисовал и рисовал, день за днём, — Тиль уже успокоился, улеглось пламя, только лениво потрескивало, высылая изредка на разведку в воздух снопы искры. Человек-набросок аккуратно собирал листы и складывал в папку. — Страшным оно было, наше детство. Не хочу, чтобы снова война была! Зачем здесь русские?! — он беспомощно взмахнул руками, положил-выронил папку на пол.

— Потому что здесь Выринея, — тихо ответил Сиф. Он-то, в отличие от Заболотина, плохо ещё понимал про «военную политику безопасности границ», поэтому говорил так, как сам видел. — Забол выбрал протекторат Империи в своё время, и Империя помогает, как может.

— Да что она может? Развязать войну?! Пусть уходят! — вспылил Тиль. — Пусть уйдут, Сивый!

Сиф вместо ответа скинул куртку-ветровку, которую успел накинуть обратно в лифте. Тиль поглядел на погоны с видом человека, который просил еды, а получил восковой муляж.

— Ты же знаешь, Тиль, что я — русский офицер. Зачем ты мне всё это говоришь? — вздохнул фельдфебель, откидываясь на спинку дивана.

— Это случилось только потому, что русская армия вздумала наводить мир в Заболе, а навела — войну, — проговорил, точно роняя слова, Тиль. — Именно Россия воевала!

— А что, по-твоему, должна была воевать забольская армия? — взвился Сиф, у которого голос сорвался на шёпот, так что красочный сцены с криками не вышло. — А ты знаешь, что было с забольской армией во время этой войны?

— Что? — простодушно спросил Тиль, который до этого момента был в своей правоте уверен совершенно, да и сейчас не колебался.

— Не было забольской армии. Вообще. Остатки её по человеку, по два вливались в русскую. Не смогли забольские войска остановить вырей, и на смену им встали имперцы — как и положено старшим братьям.

— Да что ты знаешь?! Это так дело русские поворачивают, — Тиль всё ещё не колебался. Верил в свою правоту, верил, что ошибается из них двоих как раз Сивый.

— Почему же. У полковника… тогда капитана, в батальоне была санинструктор. Эличка, фамилию не вспомню: то ли Коческая, то ли Кочуевская… Старший сержант какой-то там отдельной роты какого-то полка забольской армии. Поверь, она лучше нас обоих знала, что случилось с забольской армией, верно? — Сиф дождался растерянного кивка Тиля и окончил: — Она говорила, что ждёт, когда же восстановят забольскую армию. Восстановят, Тиль. И до конца войны так и не вернулась к своим — некуда было возвращаться.

— Некуда, — эхом повторил Тиль.

— А она ведь даже форму не меняла на русскую, — вздохнул Сиф. На самом деле, он даже не помнил лица этой девушки, да и имя из головы давно уже вылетело. Просто недавно вспоминал её полковник, рассказывал вечером, в темноте истории, которые Сиф должен был помнить… Но не помнил почти, слушал, как впервые. Память засыпала у него, когда речь заходила о забольских годах, и Сиф знал постыдную причину, но мог только радоваться, что со временем память набрала силу, перестала странным решетом отсеивать события.

Эличка… Как же её фамилия была? Впрочем, всё равно её всё звали «старшим сержантом Эличкой».

— Она, эта твоя Эличка… она хотя бы жива осталась? — Тиль сглотнул.

— Да, кажется, — помедлив, неуверенно ответил Сиф, сердито зыркнув на палец Тиля, который не удержался и пополз по руке мальчика, выводя узоры. Художник немедленно принял совершенно невинный вид и спрятал вторую свою руку в карман брюк. Но пальца не убрал. — Да-да, точно жива. Она всё ещё удивлялась, что, мол, пули её стороной обходят…

День был промозглый, холодный, с неба всё время сочилась вода, словно из плохо закрытого крана. Поручик Дотошин защёлкал зажигалкой и запалил сигаретку — дешёвую, паршивенькую… но пусть хоть такую, чем никакую, — и выругался сквозь зубы. Рядом стоял ординарец, глубоко засунув руки в рукава, отчего ладони становились не видны и казалось, что рукава срослись.