Айзек Азимов - Стальные пещеры

— Вы назвали свою дочь Василией…

— А, да! Я её вырастил и очень к ней привязался. Очень. Мне представлялось ясным, в чём заключается прелесть этого, но, естественно, я шокировал своих друзей и, когда контактировал с ними, должен был её удалять, была ли встреча деловой или светской. Вот помню… — Он умолк.

— Что?

— Я уже десятки лет об этом не вспоминал. Как-то, когда у меня был доктор Сартон и мы обсуждали одну из первых программ для человекоподобных роботов, она вдруг вбежала вся в слезах и прижалась ко мне. Ей было только семь лет, по-моему, и, конечно, я обнял её, расцеловал и прервал наше обсуждение — совершенно непростительная выходка с моей стороны. Сартон ушёл, кашляя, давясь, вне себя от негодования. Прошла целая неделя, прежде чем мне удалось восстановить контакт с ним и продолжить дискуссию. Я полагаю, не следует, чтобы дети действовали на людей подобным образом, но детей так мало и сталкиваешься с ними так редко!

— А ваша дочь… Василия… была к вам привязана?

— О да! Во всяком случае, пока… Она была очень ко мне привязана. Я следил за её обучением и позаботился, чтобы её интеллект развился во всей полноте.

— Вы сказали, что она была привязана к вам, пока не произошло что-то. Фразу вы не закончили. Следовательно, настало время, когда её привязанность к вам иссякла. Когда именно?

— Она выросла и пожелала жить в собственном доме. Вполне естественно.

— Но вы этого не хотели?

— Что значит — не хотел? Разумеется, хотел. Вы всё время стараетесь сделать из меня чудовище, мистер Бейли.

— Следовательно, едва она достигла возраста, когда могла обзавестись собственным домом, у неё не осталось той привязанности к вам, какую она естественно испытывала, пока оставалась вашей дочерью активно и жила в вашем доме на вашем иждивении?

— Всё не так просто. Наоборот, сложно, и очень. Видите ли… — Фастольф словно бы смутился, — я отказал ей, когда она предложила мне себя.

— Она… предложила себя вам?! — в ужасе переспросил Бейли.

— Этого можно было ожидать, — ответил Фастольф невозмутимо. — Она хорошо меня знала. Я был её наставником в сексе, поощрял её эксперименты в этой области, брал её на Игры Эроса, сделал для неё всё, что было в моих силах. Так что этого следовало ожидать, а я по глупости не сообразил, и она поймала меня врасплох.

— Но это же кровосмешение!

— Кровосмешение? — переспросил Фастольф. — Ах да! Земной термин. На Авроре, мистер Бейли, такого понятия не существует. Очень малый процент аврорианцев знаком со своими родителями, или детьми, или другими близкими родственниками. Разумеется, когда речь идёт о браке и подаётся заявление о ребёнке, проводится генеалогическое исследование, но при чём тут простой секс? Нет-нет, противоестественным было, что я отказал собственной дочери! — Он покраснел, а его большие уши стали совсем багровыми.

— Ещё бы вы не отказали! — пробормотал Бейли.

— И у меня не было для этого ни единой веской причины… то есть убедительной для Василии. С моей стороны было преступным не предвидеть этого, не подготовить логического обоснования для отказа такой юной и неопытной девочке, чтобы не ранить её, не подвергнуть столь страшному унижению. Мне нестерпимо стыдно, что я вопреки обычаю взял на себя ответственность за воспитание ребёнка для того лишь, чтобы нанести своей дочери такую ужасную травму. Мне казалось, что нам следует продолжать наши отношения отца — дочери, двух друзей, но она не отступала. И каждый раз, когда я ей отказывал, как бы бережно я это ни делал, напряжение между нами росло.

— Пока наконец…

— Наконец она пожелала иметь свой дом. Сначала я возражал — не потому, что считал, будто она к этому не готова, но стремясь восстановить наши любовные отношения до того, как она переедет. Однако ничто не помогало. Пожалуй, это было самое тяжелое время в моей жизни. Наконец она твёрдо — и очень несдержанно — настояла на отъезде: больше я ей препятствовать не мог. К тому времени она уже стала дипломированным робопсихологом (я рад, что она не отказалась от своей профессии из отвращения ко мне) и могла завести собственный дом без моей помощи, которую отвергла наотрез. С тех пор мы практически не контактируем.

— Доктор Фастольф, — сказал Бейли, — раз она не бросила робопсихологию, так, может быть, не чувствует себя совсем уж чужой вам?

— Но это область, которая её особенно интересует, в которой она обретает наибольшее удовлетворение. Сначала у меня была такая мысль, и я попытался восстановить дружеские отношения, но безуспешно.

— Вам её недостает, доктор Фастольф?

— Конечно, недостает, мистер Бейли… Лишнее доказательство того, что воспитывать ребёнка самому — большая ошибка. Вы подчиняетесь иррациональному порыву, атавистической потребности, а в результате внушаете ребёнку сильнейшую любовь и подвергаете себя опасности отвергнуть первое предложение себя юной девочки, эмоционально калеча её на всю жизнь. А вдобавок обрекаете собственную психику воздействию абсолютно иррационального чувства тоски по отсутствующему. Прежде я ничего подобного не ощущал. И с тех пор тоже. И она, и я испытали совершенно ненужные страдания только по моей вине.

Фастольф, казалось, погрузился в воспоминания, и Бейли сказал мягко:

— И какое отношение всё это имеет к Глэдии?

Фастольф растерянно посмотрел на него:

— Да, конечно. У меня просто из головы вылетело. Всё вполне просто. Про Глэдию я вам говорил чистую правду. Она мне нравилась. Я сочувствовал ей. Я восхищался её талантом. А ещё — она похожа на Василию. Я заметил их сходство, когда смотрел гиперрепортаж о её прибытии на Аврору. Сходство просто поразительное, и оно пробудило во мне интерес к ней. — Он вздохнул. — Когда я понял, что она, как и Василия, перенесла тяжелейшую сексуальную травму, то почувствовал, что обязан что-то сделать. Я, как вы знаете, устроил так, что она поселилась по соседству со мной, стал её другом, старался по мере сил смягчать тяготы приспособления к чужому миру.

— Итак, для вас она — субститут дочери.

— В каком-то смысле. Да, пожалуй, это можно назвать и так, мистер Бейли. И вы не представляете, как я счастлив, что ей не вздумалось предложить себя. Отвергнуть её — значило бы вторично пережить то, что я пережил с Василией. А приняв её предложение только оттого, что мне недостало духа отказать, я горько омрачил бы собственную жизнь: меня бы мучило чувство, что для этой чужой женщины, слабой копии моей дочери, я делаю то, в чём дочери отказал! В любом случае… Но не важно, вы теперь понимаете, почему я ответил вам не сразу. Ваш вопрос напомнил мне о трагедии моей жизни.

— А ваша другая дочь?

— Люмен? — равнодушно сказал Фастольф. — У меня с ней нет никакого контакта, хотя время от времени до меня доходят новости о ней.