Владимир Блинов - Поиск-89: Приключения. Фантастика

Однако только дрожки сделали полукруг и ловко Михеич направил лошадок, вывернув напрямую к тому пугающему и притягивающему павильону, как взмахнул устроитель перчаткой, взмах его тут же помощники жезлами кругом повторили — смолкла толпа.

И услышали все чудную мелодию, исходившую откуда-то изнутри дрожек, где дышал мехами орга́н, незаметный для взора. И увидел Егор Кузнецов цареву улыбку и направленные в него колкие блики лорнетов, устремленных на дивное творение мастеровых демидовской вотчины. И лазурным детским восторгом исполнились взгляды великих княжен. И довольно было покачиванье перьев на шляпе Николая Никитовича Демидова.

Не успели в павильоне одну мелодию прослушать, как нажал Кузнецов на рычаг — и другой мотив взвился, что погромче, свой мотив, заводской, гулевой… Вновь рычаг перевел — гимн ударил над полем.

Артамон уже небойко тащился за дрожками, усмиряя дурной самокат.

— Позвольте еще поясненье, ваше величество… Вероятно, главное достоинство дрог не в легкости конструкции, оригинальности сидений, ларце золоченом и сих наивных росписях — здесь мои люди далеки еще до италийских живописцев. Но смею обратить ваше внимание на верстовое устройство, что в заднем фасаде вмонтировано, вещь первейшая и оригинальнейшая…

— В чем именно?

— Ваше величество, сии круги, и циферблаты, и стрелы разные мой мастер придумал для измерения пройденного пути, что, вероятно, и путешественнику небезынтересно, и в ратном деле важно.

— Как это хорошо! Елизабет, тебе понятно: округлость колеса… проделывает путь, определенный заранее, а ось, вращаясь, передает все в цифрах.

— Чудесная коляска, Александр.

— Маман, как вы считаете?

— По красоте бывали и изящней. Но устройство… Как имя крестьянина, генерал?

— Мгм, кхе… Егором Кузнецовым его величают, ваше императорское величество, он многое горазд придумывать…

— По прозванию мы боле известны, царь-батюшка, — поклонился до земли стоявший за спиною хозяина Егор, поклонился да прозвище-то свое и произнес.

— Как, как? — вскинул император брови и уголки губ, оглядываясь на Демидова.

— А… — как бы извиняясь за крепостного, пожал плечами Николай Никитич, — причуды светлой памяти Акинфия Никитича, он клички страсть как любил присваивать.

— Ну выбрал бы что-нибудь поприличней, — разыгрывая смущение, пропел император. — Кстати, кто это за дрогами?

— Племянник изобретателя — Артамон, также из моих тагильских умельцев, спомоществователь своего крестного отца. Сподобился на оной самокатке проделать путь через все наше отечество, чтоб прибыть к коронации ваших величеств… А ну, Артамон, изобрази-ка уменье!

И пошел Артамон кругами по полю. Толпа, устав от долгого молчания и ожидания хмельных угощений, вновь заревела в восторге. И крутил он подножки, как никогда не кручивал! По большому шел кругу и по малому, в сторону руки раскинув, вдруг отпускал правило. А то ноги наверх задирал, за седельце уцепившись.

В павильоне меж тем разговор продолжался.

— А каково сейчас железо уральских заводов, хорошо ли?

— Отменно, ваше величество. У англичан железо мерзкое, но они, имея способ делать оное дешевле, всюду делают нам подрыв. Под вашей монаршей волей и Англию за пояс заткнем, старый соболь не подведет. И железо хорошо, и умельцы старательны.

— Да, говорят, больно жмешь на умельцев, Николай Никитич, что и в престольные праздники работные люди не имеют отдыха?

— Наговоры, ваше величество. Было однажды, так ведь для их же пользы, не предайся они труду, ударятся в пьянство.

Император, поморщившись, перекинулся взглядом с седовласым статским, не участвовавшим в разговоре.

— Что есть Георг Кузнецофф? — вступила в разговор Мария Федоровна. — Имеет ли он обучение?

— Никакого, государыня, отец его из вечноотданных заводу, помнится, из Ярославского уезду крестьян… Одним прилежанием построил Кузнецов для наших заводов профильную машину и водоотливное устройство. На многие выдумки мастак, и воспитанник в него пошел.

— Дрожки нехороши для российских дорог уже тем, что не имеют надежного укрытия от дождей, — попыталась поддержать разговор Елизавета Алексеевна.

— Утифительно богата Россия талантом, — как бы не слыша невестку, проговорила Мария Федоровна, — ведь человек без знатного образования сотворил сие своим умом! Алекс, как ты считаешь: достойны ли оные исопретатели вечной воли?

— А что, Николай Никитич, можешь ты продать мне своих крестьян или сам дашь им волю?

— Ваше величество! — преклонил колено Демидов.

Это была вторая победа Марии Федоровны над молодой коронованной особой.

— Э… Георгий, — приподнял Александр маленькую белую руку, — благодари нашу родительницу государыню-императрицу: за отличные труды и искусное мастерство будешь пожалован со своим семейством вечной волею.

Рухнул Егор Кузнецов на колени.

Демидов сделал незаметный знак шпагой, Егор понял его. Молодо встал, лошадь взял под уздцы и, подведя дрожки поближе к Марии Федоровне, вновь опустился на колени, промолвил:

— Не откажи, матушка-государыня, принять в дар то, что более дюжины лет творил по самоохотной выучке и любопытному знанию.

Стоявший не в первых рядах свиты князь Петр Васильевич Лопухин затянул еще один узелок на батистовом платке: не забыть крестьян демидовской вотчины, указать секретарю внести их в особый реестр.

Отчего этот человек может решать нашу судьбу? Кто он, бледный и узкоплечий, мой одногодок? Вправду ли помазанник божий? Баба у него лучше, что ли? Да моя Анюта поядреней будет, у этой и грудка куриная, и росточек помене. А вот ликом — ну что те Анютка… Зачем встал дядя на колени? Париться в дурацком колпаке, ехать сюда через всю Россию… А толку? Царю поклониться? Во… поднялся, повел лошадей… Опять на колени, да уж не пал ли, не худо ли ему в евоные-то годы… Отчего я должен, как заморский зверь, выкобениваться на самокате? Ужель одно устройство оного уже не благо? Ладил для Анютки, а получилось… Будь воля, да поднатужиться, эх, наковали бы с дядей сотню самокаток. За сотней тыщу, затем — мильен. Эх, поскакали, поехали бы люди работные!

Будто вздыбилась вдруг Сокольническое дорога да и поднялась сама ли собой, по какому ли велению не больно высоко, но по-над липами, опиралась она на утолщившиеся столбы и башни те винные, пролегала над полем и дальше — над городом, над дубравами золотистыми, над речками бирюзовыми. Оглянулся Артамон. А сотни-то самокатов и катят за ним по дороге. Правила цветками украшены, седельца парчою покрыты. Не просто уж спицы мелькают стрекозами, крылья в ступицы вделаны, крылья птичьи расправлены трепетно. И у них, Артамона с Анютой, белые крыла за спиной. Все порознь шуруют, они же вдвоем. Анютка, смеясь, облака раздвигает, жмется ближе, мешает Артамону, целует, милует и в бороду жарко хохочет.