Юрий Бурносов - Право хотеть

— Ли из Люханя? Припоминаю, как же. Редкостный был мерзавец. Если и слушал просителя, то только чтобы унизить, обругать, выставить в ложном свете. А дела обделывал за немалую мзду.

— Вот-вот, чего уж тут скрывать. Недаром этот Люхань слывет городом, где не умеют красить ткани.

— Красить ткани — это большое искусство! — с чувством заявил Ли Бун.

Фынь даже поперхнулся и вытащил платок, чтобы утереться. Но беседу не прервал:

— Я вот как раз торгую главным образом тканью. Так поверите, иной раз с сотню лавок в таком вот городишке обойдешь, прежде чем обнаружишь стоящий товар. Они все думают — раз у них местные крестьяне покупают, то и все остальные в Поднебесной должны покупать.

— Поднебесная — это закон Поднебесной! — убежденно заявил Ли Бун.

Фынь чуть не поперхнулся, но сдержал себя и, задумчиво подозвав служку, заказал рисовой водки. Надо сказать, что в молодости Фынь много слышал о службе своих предков при дворе императора Поднебесной. И с тех пор часто задумывался о глубоких материях.

— Э, уважаемый советник Ли, а может нам стоит пропустить по сто грамм за наше знакомство? Ведь в эдакой дыре так радостно встретить достойного человека.

— Достоинство, хм. Сие есть стихия темная. Сам Конфуций на этом чуть голову не сломал, но вовремя сосредоточился на долге. Долг ясен, а достоинство спорно! — заявил Ли Бун.

Фынь задумался. Они молча хлопнули по сто и налили еще. Фынь подумал: «Наверное, пора поговорить о Вселенной». И только хотел завести разговор на эту животрепещущую тему, как советник Ли разразился страстным монологом:

— Вселенная — вот единственное прибежище звезд! Но вопрос, внимание! Вселенная заключает в себе звезды или звезды, как тела протяженные и светоносные, образуют весь Универсум Вселенной? Невежды в такой постановке вопроса не находят предмета спора. Но то невежды! Но мы-то, дорогой Фынь, образованные люди. Мы-то понимаем, что Вселенная — это и есть противоречие общего и частного. Звезды, сколько б их ни было, есть частное. А Вселенная есть общее. Как море не сравняется с горою, так и частное с общим. А то еще говорят, что звезда есть тело не далекое, а близкое, и потому ни о какой Вселенной речи быть не может. Но это все лукавые речи. Мы-то, уважаемый Фынь, знаем, что звезды далеки и огромны. Чем и интересны. И вообще, разумному человеку интересно не то, что зримо, а то, что незримо!

И советник Ли вдохновенно поднял стопку с рисовой водкой. И, молча кивнув, выпил. Залпом.

А надо сказать, что за соседним столиком сидел невзрачный старик в потертом халате. Он давно прислушивался к речам советника Ли. И наконец, видимо не выдержав, подсел к столику Фыня.

— Прошу прощения, меня зовут поэт Ли, Ли Дун. Я сидел неподалеку и слышал ваш разговор о Вселенной. Признаться, так редко встретишь в наше время человека, с которым можно поговорить о Вселенной, что приходится довольствоваться обществом луны в теплую ночь, да кувшином виноградного вина. И знаете, в последнее время странные известия приходят из царства Чу. Говорят, что там при одном упоминании Вселенной тотчас же рубят голову.

— В Чу рубят голову, в Ян садят в тюрьму, в Инь же вообще считают, что Поднебесная и Вселенная одно и тоже, чем исчерпывают предмет. А в Гункунхе все разговоры о Вселенной считают китайскими штучками и казнят за шпионство. А что сами они китайцы и есть, то скрывают от самих себя!

Сказав это советник Ли мрачно замолчал. Почувствовав, что разговор принимает нежелательное направление, Фынь решил увести его в сторону:

— Но все же среди простых людей встречаются еще такие, что не боятся говорить о Вселенной, при этом выказывают поразительное знание предмета и глубину суждений.

— Да, но проходимцев еще больше. И каждый второй — доносчик, — грустно промолвил поэт Ли.

— Вселенная, она есть! — горячо заявил вдруг советник Ли Бун.

— А как же! — подхватил поэт Ли Дун.

И все трое выпили за Вселенную.

— Но то, что Вселенная есть, и, скажем, есть мы — не одно и то же. Бытие Вселенной ни с чем сравнить нельзя.

— Совершенно нельзя, — согласился поэт Ли.

— Бытие Вселенной и есть бытие Вселенной. А вот все остальное бытие вытекает из самой Вселенной, а не из ее бытия.

— Вот-вот. За эту-то мысль поэту Жэню и отрубили голову.

— Поэтам рубят головы в первую очередь, всегда, — посочувствовал Фынь.

— А вот меня так просто не возьмешь. Я за себя постоять сумею, — и поэт Ли вытащил из-под халата длинный старинный меч. — Вот, его выковали еще в эпоху Хань.

— В эпоху Хань? О, просвещенное время! Какое тогда умели делать оружие! Тогда каждый деревенский пацан знал, что Вселенная есть форма, а всякая прочая форма есть следствие… Впрочем, вот вопрос — кто управляет Вселенной — Разум или Закон?

Фынь предчувствовал ответ на этот вопрос и поэтому поспешил быстро расплатиться со служкой, и выбежал во двор, где быстро отвязал свою повозку и погнал кобылу прочь.

Позади над горящей гостиницей занималось зарево.

Ибо так уж устроены мы, китайцы, что при словах «Вселенной управляет Разум» начинаем резать друг друга, а при словах «Вселенной управляет Закон» начинаем поджигать что ни попадя. Такой уж горячий мы народ, китайцы.

А слышал ли кто о китайском самурае? Никто ведь не слышал. Только о князьях да мандаринах. Ну так вот вам история о сановнике, оказавшемся в душе самураем.

Сановник Фынь в молодости был мандарином. И очень это дело любил. Жил он в провинции Дулянь в славную эпоху Шанов. Фынь был выходцем из семьи патриотов. И отец и дед и дядьки все были патриотами. И Фыня так воспитывали. Мол, ты не только есть мандарин, но еще и патриот. Поэтому так любил Фынь бродить по родным ему тенистым лесам и озаренным солнцем полям.

Бродит бывало и думает про себя: «А ведь все это наше, китайское». И так ему от этого хорошо делалось, что готов был подняться в небо и петь там лебединые песни. И пел юный Фынь только китайские песни. Бывало заслышит за сотню ли, как крестьяне поют на своих полях, пропалывая то ли рис, то ли маниоку, — и так ему хорошо от этого.

«Вот, — думает. — Наши, китайские песни».

Но молодость проходит. И как-то раз зовет Фыня его отец. И говорит:

— Вот, сын, ты стал уже взрослым. Пора тебе на службу. Послужи Отечеству, как предки твои служили. А потом опять станешь мандарином и будешь наслаждаться буколикой в своем родовом гнезде. Помни, всегда Фыни были опорой государственности в Поднебесной и оплотом патриотического духа. Так что, не посрами честь рода сынок.

— Вы, отец, не сомневайтесь. Я не посрамлю.

Так стал Фынь продвигаться по служебной лестнице. А служебная лестница та находилась в Дудзуне, крупном культурном центре, где некогда, во времена Шанов, правил мудрейший Ду-дзы. Об этом досточтимом городе по всей Поднебесной шла молва как о кузнице самых лучших кадров государственных служащих. Во всем Китае чиновники мечтали попасть на службу в Дудзун. Поднявшись по служебной лестнице в Дудзуне, весьма легко оказаться в числе придворных сановников самого императора Поднебесной.