Юрий Бурносов - Право хотеть

— А ваш где лежит? — не заботясь о связности беседы, резко спросила я.

— Кто — мой?

— Политически покойный! Самый первый.

Она несколько раз кивнула.

— В переднем дворе. Где собачья будка, видели? Между ней и забором.

— Видела, как же…

Наконец-то я поняла, что все эти годы творилось с хозяйкой. Ее любезность, ее забота о своем благосостоянии, ее возня с кустиками-цветочками были бессознательны, как движения захватывающей съедобный комок белка амебы. После того, как умерла любовь, не осталось жизни и в хозяйке…

А во мне?

— Я могу аннулировать договор аренды? — спросила я. — И забрать свое, как его… захоронение?

— Вы помните, какая там неустойка? — прищурилась она.

Неустойка была основательная. Как раз такая, чтобы всерьез задуматься — а действительно ли мне нужна жизнь, в которой воскреснет политически покойный? И, кстати, документ был составлен юридически безупречно, хоть сегодня тащи его в суд.

Ничего себе у нас игрушечки, подумала я, ничего себе игру мы затеяли… Но игра это — или все же не игра?!

В общем, разорять могилку я не стала. Наверно, еще и потому, что политически покойный в ответ не разорил бы мою могилку. Он всегда лучше меня умел считать деньги.

— Наконец-то! — сказал мой шофер. — Я уж заждался.

Это был мужчина вполне подходящего возраста и общественного положения. Разведенный? Ну так кто теперь не разведенный?

— Я вот думаю — не поехать ли обедать в «Лидо», — игнорируя упрек, ответила я. «Лидо» было местом шумным и жизнерадостным, с порциями такого размера, что отбивная свешивалась за край тарелки.

— Вполне, — одобрил он. — Я там был на днях. Никакой очереди, половина столиков свободна, выбирай, какой нравится.

Я кивнула — он еще не осознавал, что мир поредел, он еще не заметил отсутствия детей… впрочем, та, что его похоронила, наверняка воспитывала его потомство… и препятствовала встречам, разумеется! Еще чего недоставало — отпускать детей в зоопарк с покойником! А месяц спустя шофер сделал мне предложение. Очевидно, он так и не понял, что мы с ним оба — давно уж на том свете.

— Я очень хорошо отношусь к тебе, Леша, — сказала я ему, — но ты пойми, к любви это не имеет ни малейшего отношения. Выходить за тебя лишь ради того, чтобы быть замужем, бессмысленно.

Это было честно. И признать, что я обречена весь остаток дней своих скитаться вне любви, — тоже было честно. Я пыталась! Я пела ему дифирамбы и составила полный список его добродетелей! Ну, не вышло…

Так ведь и у Анны не вышло, однако она уже, можно сказать, стоит на пороге загса со своим избранником, тоже покойником, разумеется, но из свеженьких, с другого, не нашего кладбища.

— Ты его любишь? — спросила я, мало надеясь на положительный ответ.

— У нас полная сексуальная совместимость, — ответила она.

Ну что же, наверно, тот свет — это действительно совместимость, аккуратный подбор деталей по принципу «папа-мама», все для удобства потребителя! Вот только понять бы, кому это нужно…

Той хозяйке кладбища, которая начала свою блистательную карьеру с могилки за собачьей будкой, что ли? Вот любопытно, сколько у нее теперь на счету? Нет, не покойников, — денег… Мир сужался до простоты детского набора цветных карандашей! У него был белый цвет — листа бумаги, характерный зеленый — долларов, красный — губной помады, черный — элегантных туфель, мужских костюмов и джипов. Мир выпрямлялся до безупречности проспектов и коридоров в офисных многоэтажках. Я даже не была уверена в его трехмерности…

Мой маршрут состоял из коротких прямых стрелок: дом — работа — развлечение — дом, и если бы я переломила себя и ввела в этот список супружеское ложе, к нему тоже вела бы короткая прямая стрелка. Настала зима — и черно-белость города стала последним аккордом. Весны не предвиделось. какая, к черту, весна, если город оцеплен мини-кладбищами и кошмарными керамическими надгробиями?!? Права была та змеюка, что утыкала могилку переводчика искусственными цветами! Настоящих цветов тоже не предвиделось — в магазинах торчали из ведер какие-то вовсе бессмертные розы, пропитанные в Голландии нарочно разработанным голландским формалином и не теряющие предрассветной свежести месяцами!

После слабой попытки бунта — я обзвонила по рекламной газетке все дамские кладбища и всюду услышала, что женщины туда не допускаются, так что попытка разорить собственную могилу не состоялась, — после похода по городским окраинам, где выяснилось, что охраняет их никакая не магия, а подвешенные на деревьях телекамеры, так что штурм бесполезен, — после всего этого я сподобилась бессонницы и стала выгуливать себя, как надоевшего визгом и царапаньем у двери старого пса. Я хотела утомить тело, чтобы оно само повалилось поверх одеяла и вырубилось.

С таким вот благим намерением я шла сквозь снегопад — хоть снег-то был еще настоящим, не потерявшим способности таять, — и наблюдала полосатый мир, мир, проваливающийся в сумерки. Время было позднее — не для прогулок. В голубоватом свете от вывески я увидела человека со знакомым лицом.

Естественно, он был из наших, из новопреставленных, от жизни отставленных, занесенных снегом. Он остановился и кивнул, имея при этом на лице не улыбку, скорее готовность к улыбке, и всем видом показывая, что не прочь вступить в разговор. Я поняла, что и он меня узнал.

— Сказал бы «добрый вечер»…

— Да только что в нем доброго?..

Вот так мы приветствовали друг друга. Он понимающе улыбнулся. Я не уходила, и поэтому он догадался, что я узнала его.

— Сказал бы «мы с вами где-то встречались», да только знаю…

— …ответ — «на кладбище».

Тут мне сделалось любопытно. Он был в кудлатой шапке, каких теперь почти не носят, в мешковатом пальто, классический интеллигентный мальчик средних лет с непременными очками и обязательной легкой сутулостью, даже не сутулостью — а просто плечи были как-то собраны вовнутрь, не имея привычки расправляться.

— А как мой ненаглядный меня упокоил? — спросила я. — Как у вас, на ваших кладбищах, принято?

— У нас выбор небольшой. Глиняный череп можно поставить, собаку керамическую…

— Суку то есть?

Он усмехнулся.

— Что мы все о печальном?

И назвал меня по имени.

Я тоже вспомнила его имя.

И его-то кто похоронил, какая-то дура, подумала я. Должно быть, было за что… Это же сигнал мне, бестолковой, — не лезь! Не связывайся! Потом горя не оберешься! А меня за что, собственно, похоронили?! Я-то чем провинилась? Как-то само собой вышло, что мы молча пошли рядом.

Господи, думала я, не дай бесплодных надежд! Господи, не дай мне обманывать ни себя, ни его! Но, с другой стороны, какие уж тут обманы — за смертной гранью… Ветер усилился, он подхватывал с тротуаров легкий, сухой, остроигольчатый снег, вовлекал его в вихри, потом растягивал вдоль улицы прозрачные, но довольно плотные снежные простыни. Такая вот белая плоскость пролетела меж нами — но в ожидании следующей он взял меня за руку. Мы прошли еще немного, разом увидели заветренное место и, не сговариваясь, шагнули туда, за угол.