Юрий Бурносов - Право хотеть

Или нечто совсем иное?

Загадочный Глинин с сучкой Сафьяновой прятались где-то в отеле, таились, словно Бонни и Клайд, за каждым углом, за каждым поворотом, и требовалось срочно, но аккуратно, сохраняя равновесие, добраться до своего номера, запереться изнутри и прильнуть к мини-бару.

Так Катя и сделала. Ключ-карточка долго не хотел попадать в щель, но Катя его победила. Замок щелкнул, девушка вошла внутрь, захлопнула за собой дверь — и мягкая ладонь тут же зажала ей рот.

Сердце оборвалось от ужаса.

— Не кричи! — прошипела Марго. — А то убью!

Сафьянова! А значит, и Глинин тоже тут!

— Как… Как ты сюда попала? — пролепетала Катя, когда Марго ее отпустила.

— Молча. Сперла мастер-ключ у портье.

— Но зачем?!

— А затем, что тут нас искать будут в последнюю очередь.

Нас. Значит, так и есть. Едва придя в себя, Катя огляделась. Глинина в комнате не наблюдалось.

— Подожди, — попросила она бывшую однокурсницу. — А где Савва?

— В ванной. Его рвало. А сейчас он потерял сознание. Агнер, тварь, пичкал его всякой дрянью, — в голосе Сафьяновой звенела холодная, как сталь, ненависть.

Катя присела на кушетку и смахнула со лба бисеринки пота.

— Но зачем? Зачем ты его похитила?

— Я его не похищала, — отрезала Марго. — Я хочу его спасти. Они же убийцы, Катька, понимаешь? Обычные убийцы, и Сторицкий, и Агнер, да все они! А он — гений.

— Он псих, — твердо заявила Катя. На шее заныли фантомной болью следы от саввиных пальцев.

— Да, — согласилась Марго. — Псих. И гений. Кем бы он не становился, он делает это гениально. Знала бы ты, какие стихи он мне писал, когда был Петраркой… А теперь они хотят сделать из него Фауста. Понимаешь, Фауста!

— И что?

— Фауст умирает в конце фильма, дура. Его душу забирает дьявол. И Савва — он же не умеет врать и притворяться! — умрет по-настоящему. Навсегда.

Катя вздрогнула. Об этом она как-то не задумывалась. По спине пробежали мурашки. Значит, это будет последний фильм Глинина?..

Из ванной комнаты донесся тихий стон. Сафьянова подорвалась с места.

— Слушай меня, Мышкина, — затараторила она. — Ты ведь хорошая девчонка, я знаю. Не ведись ты на это дерьмо. Слава, деньги — все это грязь, а Савва — он ведь живой. Очень больной, но живой, всамделишный, понимаешь? И он меня любит, взаправду любит. Помоги нам, Кать, пожалуйста! Его паспорт у Агнера, а без паспорта мы из страны не выедем. Ты сможешь пробраться в номер к Агнеру?

— Смогу, наверное, — пробормотала совершенно растерявшаяся Катя.

— Вот и отлично! — обрадовалась Марго. — Я сейчас гляну, как он там, и дам тебе ключ. Окей?

— Окей, — кивнула Катя.

Сафьянова метнулась в ванную, а Катя осторожно полезла за мобильником. Агнер или Сторицкий? Кому первому? И успеют ли они примчаться до того, как Глинин очухается? Или лучше скинуть СМС?

Ход ее рассуждений прервал рев Глинина:

— Изыди, тварь! — за которым последовал глухой удар и звук бьющегося стекла.

Любопытство победило страх, и Катя на цыпочках, держа перед собой мобильник, словно нож, подкралась к двери ванной.

Сафьянова лежала в душевой кабинке в окружении осколков стеклянной дверцы. Над телом Марго возвышался Глинин в больничном халате, с еще наклеенными на виски датчиками и катетером в правой руке. Психопат потирал костяшки кулака и осоловело мотал головой.

— Ты кто? — спросил он густым басом, заметив Катю.

И вот тут, несмотря на все выпитое и пережитое за сегодняшний вечер, в девушке сработал инстинкт самосохранения.

— Меня зовут Гретхен, — пискнула она и скромно потупила глаза.

— Доктор Иоганн Фауст, к вашим услугам, — поклонился Глинин.

Катя, не поднимая вгляда, лихорадочно набирала СМС.

— Надеюсь, эта безумная женщина, — Глинин кивнул на Сафьянову (вроде жива — пышная грудь, предмет зависти всего факультета, вздымалась в такт дыханию), — не причинила вам вреда?

— Нет-нет, — заверила Катя. — А вам?

Палец надавил на кнопку «Отправить».

— Не успела. Я, право, не знаю, обычная ли она умалишенная, или суккуб, присланный меня искушать… Она заявила, что я — Франческо Петрарка, а она — моя возлюбленная Лаура, и я едва не поверил ей. Что-то помутилось в моем разуме на мгновение. Странно, не правда ли?

— Очень странно, — абсолютно искренне подтвердила Катя.

— А вы, прекрасная Гретхен, как здесь очутились?

— Я бы не хотела вдаваться в подробности… — начала выкручиваться девушка, сразу входя в образ и перенимая речевые обороты партнера, но долго врать ей не пришлось: из комнаты раздался треск выбиваемой двери.

Это явились санитары.

Капли дождя лениво шлепались на лобовое стекло «Мерседеса», и дворники с противным жужжанием елозили туда-сюда. Сидевший за рулем дядя Коля, старший санитар, курил в приоткрытое окно. Агнер, весь мятый, невыспавшийся, в грязной рубашке с засаленным воротником и забрызганном дождем плаще, сидел рядом, ожесточенно разминая виски.

— Ситуация следующая, — говорил он через силу, превозмогая недосып и похмелье. — Расклад такой. Сафьяновой светит до десяти лет. За похищение. С этим не шутят. Но мы не можем подавать заявление. На суд вызовут Глинина. А он сейчас — Иоганн Фауст, доктор философии. Свидетельские показания давать не сможет. У нас только записи камер наблюдения, то бишь, ничего. Сафьянова это понимает. Ее сейчас перевели из лазарета в КПЗ.

— Как долго ее продержат? — прогундосил Сторицкий. После беготни под дождем режиссер простыл и все время сморкался в клетчатый носовой платок.

— Сутки. Максимум — двое. И то лишь потому, что я догадался вытащить у нее паспорт. А иначе уже набежали бы журналисты из бульварных газетенок. И телевидение заодно.

— Не надо было вообще ментов вызывать, — буркнул режиссер.

— Я их, что ли, вызывал? — взъярился агент. — Служба безопасности «Хайята» подсуетилась. Как же, погром в номере устроили!

Катя, вжавшаяся в кожаное сиденье подальше от чихающего и булькающего Сторицкого, робко уточнила:

— И что теперь будет?

— Либо Марго заткнется и мы ее вытащим, — ответил Агнер, — либо начнет трепаться. И тогда ее закроют в тюрьму, Глинина — в дурдом, а нас…

— Разорвут шакалы, — закончил Сторицкий и громогласно чихнул. — Надо замять это дело. Чтобы ни гу-гу. Чтобы все по-тихому.

— А я-то что могу сделать? — спросила Катя.

— Она тебе доверяет, — высморкавшись, пробубнил Сторицкий. — Ты же ее подруга. Сверстница. Однокурсница. Единственное знакомое лицо. Это у тебя в номере она решила спрятаться. Уговори ее.

— Уговорить? На что?

— Она должна подписать вот это, — режиссер протянул прошитую стопку бумаг. — Договор о конфиденциальности. Расширенный и дополненный. С отказом от претензий, коммерческой тайной, врачебной тайной, аннулированием всех прежде сделанных заявлений. Большой бумажный кляп.