(Алексрома) Ромаданов - Звезды над нами

Итак, подведем итоги моего двухнедельного "мессианства": я потерял любимую женщину, был продан и вдобавок сам продался ненавистному мне человеку, во мне пропала уверенность в себе как в мужчине после того, как меня обозвали импотентом, и, в завершение всего, меня выгнала из дома жена, и теперь мне некуда и не к кому идти. Разве что обратно к тетке... Нет уж, лучше упасть в ножки к Занзибарову и попросить у него кабинет с мягким кожаным диваном... Ну и дерьмо же я!

- Эй, папаша, куда прешь, ведро опрокинешь! - неожиданно раздался возле самого моего уха окрик.

Очнувшись от своих мыслей, я обернулся и увидел прямо перед собой в фонарном свете спортивного сложения парня в легкой курточке. На вид ему было не больше шестнадцати.

- Нашел "папашу"! - огрызнувшись, я хотел было пройти мимо, но тут меня заинтересовало, зачем ему вдруг понадобилось на ночной улице ведро. - А зачем тебе ведро-то? - спросил я более мирным тоном.

- Листовки клею, - важно сказал паренек, опуская в ведро измазанную крахмальным клеемплоскую кисть. - Хочешь почитать?

Я подошел вплотную к столбу и прочитал на еще сыром от клея листке отпечатанное на машинке воззвание:

"ОБРАЩЕНИЕ

ко всем, кому дорога демократия

Братья и сестры угловитяне! Нас предали: скрывавшиеся под масками реформаторов партократы приняли в советах антинародное постановление о введении моратория на митинги, демонстрации и шествия. Они хотят заткнуть народу рот - не допустим этого! Нужно показать зарвавшимся законодателям-законопредателям, что мы не безмолвное стадо. Все - на демонстрацию в защиту демократии! ("Кажется, это тот самый "стотысячный шабаш", про который говорил Занзибаров", - отметил я про себя). На митинге выступит с обращением к народу пламенный борец за демократию, известный под именем Угловского мессии..."

"Что за черт! - пробормотал я, перечитывая. - На митинге выступит... пламенный борец (?!) за демократию... под именем Угловского мессии..." Я просто не верил своим глазам! "На митинге выступит..." Да не собираюсь я выступать ни на каком митинге! Или это какой-то лжемессия будет выступать? Если так, то еще куда ни шло...

- Эй, парень! - окликнул я паренька, который уже намазывал клеем следующий столб.

- Чего? - неохотно обернулся он.

- А что это за "мессия" в твоей листовке? - спросил я, подходя.

- Умка, - лаконично ответил паренек, пришлепывая к столбу бумажный лист.

- Я знаю, что Умка, а кто он такой?

- Приходи на митинг - увидишь, - зевнул паренек.

- Ха, приходи! - усмехнулся я, но тут же осекся. - Нахрен он мне сдался!

- Тогда чего спрашиваешь? - с сонным безразличием спросил он.

- "Чего спрашиваешь?" А вот чего! - я стянул со столба, сгребая в кулак, мягкую липкую бумагу, не успевшую присохнуть к бетону.

- Ты чо, охерел?! - удивленно улыбнулся парень, быстро просыпаясь.

Не успел я ответить подобающим образом, как мне в глаз влетел кулак с зажатой в нем кистью.

- Сука! - завопил я, отмахиваясь чемоданом.

В следующую секунду я увидел через щели сморщенных от боли глаз, как разлетевшиеся веером листовки плавно опускаются наподобие гигантских снежинок на куртку паренька, лежащего с застывшей на губах дельфиньей улыбкой вверх лицом на краю тротуара. Было тихо. Я смотрел на паренька и ждал, что будет дальше, но ничего не происходило. "Ты мне чуть глаз не выбил", - пробормотал я не очень уверенно, склоняясь над ним, чтобы посмотреть, дышит ли,... но взбесившиеся снежинки так остервенело грохотали по разбросанной бумаге, что дыхания совсем не было слышно. "Ты мне чуть глаз не выбил", - повторил я, замечая, что голова его лежит на голой от снега теплой крышке канализационного люка, и вода от талого снега в стальных выемках букв на крышке потихоньку смешивается с вытекающей из-под снежно-седых волос кровью,... и сладкий пар от горячей крови смешивается с кислым паром от подземного ручья испражнений. "Ты мне чуть глаз не выбил!" -раздражаясь тем, что он не хочет вставать, я схватил паренька за жесткие волосы = снег посыпался с них, как штукатурка с разбитой стены. Паренек ничего не ответил, только продолжал улыбаться, притворяясь спящим. "Ты мне чуть глаз не выбил, сука!" - заорал я в исступлении, сглухим звоном прикладывая паренька головой о крышку люка в надежде, что проснется...

Паренек лежал, не шевелясь, и я затрясся от бессильной злобы: "Гадина такая, лежит и претворяется глухим, а я тут..." Но вот новая мысль захватила меня, и я сам застыл, широко раскрытыми глазами вглядываясь в отсвечивающее фонарным неоном матовое лицо паренька: оно мне показалось вдруг разительно красивым, как у мраморной статуи греческого бога.

Я осторожно смахнул налипшие снежинки с его белокаменной щеки и чуть отстранился, любуясь, - и новое наваждение: это лицо мне было знакомо, как свое собственное, просто до смешного знакомо, и я без труда вспомнил, где его видел... Гроб на столе, сказочно красивые цветы, сладко пьянящие безудержным ароматом, и точно такое же красивое лицо - точно такое же по своей красоте, проникнутой холодным совершенством потустороннего мира.

"Ер-рунда! - я передернулся, как бы сбрасывая с себя навязчивое воспоминание о похоронах матери. - Просто все покойники на одно лицо..." И только тут до меня дошла, навалившись всей своей тяжестью, непоправимость случившегося: "Он мертв... Безвозвратно... Это я убил его... Надо спрятать труп... Быстрее... Быстрее! Быстрее!! Быстрее!!!" Трясясь, как в лихорадке, не то от холода, не то от страха, я кинулся подбирать высыпавшиеся из чемодана тряпки и, зачем-то отряхивая их от снега, принялся накрывать ими труп, отчетливо ощущая себя при этом гадливой кошкой, которая, прижав уши, брезгливо закапывает лапой собственное дерьмо... Наконец, я осознал весь идиотизм того, что я делаю - мне стало до смерти смешно, и, прыснув, как блевотиной, истеричным смехом, я быстро побежал прочь, давясь собственным хохотом вперемешку с морозным ветром.

Я бежал, но, как в кошмарном сне, мне казалось, что я бессильно перебираю по воздуху ногами, не в силах сдвинуться с места. Наконец, я нашел в себе силы прервать этот кошмар и на самом деле остановился... Место, в котором я очутился, было совершенно мне незнакомо, и более того, меня окружали странные объекты и предметы, которым я даже не знал имен: какие-то огромные стоящие торчком параллелепипеды с редкими светящимися дырами, излучающие свет узкие длинные цилиндры, безобразные корявые создания с торчащими в разные стороны отростками, колющие лицо мелкие крупицы белого вещества... Я попытался сообразить, где нахожусь, и не смог. Было такое ощущение, что я только что свалился с неба на незнакомую планету. Где я? Где я... и кто я? Не без удивления я обнаружил, что, как новорожденный ребенок, не знаю ни названия вещей, ни собственного имени... Но этого не может быть! Не ребенок я ведь на самом-то деле, а если я взрослый человек, то у меня должно быть имя и должна быть прошлая жизнь! В полном отчаянии я стал биться головой о безымянную вертикальную плоскость и усиленно вспоминать... и вспомнил! Да, я отчетливо вспомнил свое имя: меня зовут Зоровавель. Но одного имени мало... Кто я и откуда взялся? Я напряг мозговые извилины и попытался вспомнить свою прошлую жизнь, но ничего путного из этого не выходило: передо мной назойливо вставал образ какого-то мелкого лживо-фальшивого человечка по имени Сергей Сизов, предавшего и обгадившего все на свете... И вдруг мне стало страшно и противно, будто я увидел перед собой мерзкого насекомого - я ясно осознал, что до этого самого дня и часа, до этой последней минуты жил жизнью этого человечка и фактически был им!