Сергей Щипанов - Начни с начала

Легко давать советы. Ну, как тут не волноваться. Единственное разумное объяснение моим визитам в прошлое одно — галлюцинации. Но оно меня никак не устраивало. Пусть я стал сейчас жалкой развалиной, в которой едва теплится жизнь. Пусть. Но не псих же я на самом-то деле и не наркоман, не алкаш, допившийся до белой горячки! Как вообще сходят с ума? Сознают ли при этом, что с их головой не все в порядке, или верят тому, что насочиняет больной мозг? Казалось бы, не все ли мне равно, в моем теперешнем положении. Нет! Уходить из жизни сумасшедшим я не желал.

Не случайно, видимо, спросил меня доктор о том, кем я ощущал себя, будучи там, в прошлом. А, действительно, кем? Ответить было не легко. Я постарался припомнить свои ощущения: был ли я, оказавшись там, тридцатипятилетней давности школьником, или теперешним, постаревшим, но каким-то невероятным образом очутившимся в своем собственном тогдашнем теле. Очевидно, и тем и другим одновременно. Вообще, переход в прошлое осуществился как бы естественно, не вызвав ни страха, ни удивления…

Теперь, размышляя обо всем этом, я пришел к неутешительному выводу: «У меня не в порядке с мозгами». И, все же, странно — ведь голова-то как раз работала нормально, в отличие от всего остального, даже была необыкновенно ясной. Может то был приступ, временное помутнение рассудка?

Дверь палаты распахнулась и вошла Ирина, как всегда, жутко занятая, забежавшая между важными делами, отдавая долг дочери, для которой посещение больного отца, такая же неизбежная вещь, как утренний макияж. Прикоснувшись губами к моей щеке, что должно было означать поцелуй, Ирина вынула из сумки пакет с фруктами: бананы, апельсины, киви — все это за последнее время так надоело, что и смотреть не хотелось. Вареной картошки бы, селедки… Сама не догадается, а просить неловко. В сущности, мы с дочерью давно уже стали чужими друг другу, встречаясь, после развода с ее матерью, раз в год — два, и только моя болезнь сделала встречи более частыми.

— Ты сегодня молодцом. Выглядишь лучше, — объявила она, бросив торопливый взгляд.

Хотелось бы думать, что Ирина лукавит, стараясь приободрить меня, но я понимал — она просто невнимательна, занята своими проблемами. Никому сейчас не было до меня дела. Хорошо еще, что не стал ни для кого обузой. Мы перебросились парой ни к чему не обязывающих фраз и Ирина, пожелав мне поправляться, умчалась по своим делам.

Наш физик Наум Абрамович был доволен моим ответом. Правда и тема была не самая сложная — закон Кулона. Я довольно толково рассказал о взаимодействиях заряженных тел и вывел на доске известную формулу — соотношение между силой взаимодействия, величиной заряда и расстоянием между телами.

— Не правда ли, очень изящное математическое выражение? — спросил учитель, обращаясь к классу. Он был энтузиастом своего предмета и старался передать нам восхищение логикой и красотой законов физики, в чем, однако, мало преуспел — восхищаться формулами, это, знаете ли, дано не каждому. Я видел, что никто из одноклассников не поспешил оценить «изящество» кулоновского закона. Наум, как мы называли его между собой, не обращая внимания на равнодушие учеников, продолжил:

— Какую другую известную формулу вам это напоминает? — спросил он одновременно меня и остальных.

— Формулу Ньютона, — ответил я за всех.

— Да, — радостно воскликнул физик, — формулу закона всемирного тяготения. Любопытное совпадение, не так ли?

— Сходство чисто внешнее, — обронил я небрежно.

Наум Абрамович даже подскочил на месте от удивления.

— Почему вы так считаете?

Он был старомоден и называл учеников на «вы».

— Тяготение и электрические заряды — явления разной природы, — ответил я.

Физик разволновался, ведь я нахально влез в область философских категорий.

— Но ведь современная наука почти ничего не знает о природе тяготения, не так ли? — воскликнул он.

Не опасаясь сморозить какую-нибудь чушь, — что возьмешь со школьника, — я отважно ринулся в пучину теоретической физики и философии, вспомнив, что мне было известно из популярной литературы о гравитационных полях, с упоминанием общей теории относительности и неевклидовой геометрии. Учитель слушал меня, вначале не скрывая удивления необычным для школьника красноречием, но, мои рассуждения были явно дилетантскими. Убедившись в этом, Наум Абрамович, улыбнулся снисходительно и вежливо дослушал до конца мою вдохновенную речь.

— Похвально, что вы, Петров, читаете не только учебник. Однако данный вопрос требует основательной теоретической подготовки и выходит за рамки школьной программы. Поэтому не будем сейчас разбирать вопросы, над которыми работают серьезные ученые. Мы не знаем, так сказать, механизма тяготения, но зато можем точно рассчитать его силу по формуле Ньютона. И не случайно она сходна с кулоновской формулой. В природе почти не бывает случайных совпадений, — наставительно произнес он. — Садитесь, Петров. Закон Кулона вы знаете хорошо. Ставлю вам пять.

Не скрою, я был рад — не так часто доставались мне пятерки, а в старших классах и подавно. Забытое ощущение гордости за свой скромный, но все-таки успех, грело душу. Приятно показать окружающим, что ты не такая уж посредственность, каковую они видели в тебе до сего времени, хотя на этом пути подстерегала опасность сделаться в глазах одноклассников выскочкой, этаким умником. Впрочем, лучше считаться всезнайкой, нежели слыть никчемной бездарью.

На меня поглядывали уже не только удивленно, но, даже с некоторой опаской. Ничего не поделаешь — непонятное часто притягивает и пугает одновременно. Это наглядно проявилось во взаимоотношениях с моим соседом по парте и приятелем Колей Серовым, по-нашему Секой. До сих пор мы с ним были на равных: одинаково переживали по случаю двоек за невыученный урок и радовались, если удавалось проскочить. Зная меня лучше других, он был теперь явно озадачен и удручен. Я понял, что теряю друга. Бедный Сека, разве мог он предположить, что за плечами у меня уже институт, доклады на всевозможных конференциях и совещаниях, где оттачивалось мое красноречие, не считая задушевных разговоров «на кухне». Мне стало жаль приятеля, но уделить ему внимание было некогда, впереди ждало новое испытание — математика. Большинство из нас, грешных, не особенно в ладах с этой наукой, требующей постоянного внимания и усидчивости, а данными качествами я-то, как раз, и не мог похвалиться. Ударить лицом в грязь, после шумного успеха, ой как не хотелось, поэтому я посвятил всю перемену учебнику. В глазах рябило от неравенств и логарифмов.

В класс вошла математичка Ксения Федоровна или Ксюша — сухая, похожая на параграф старушенция. Свой предмет она, разумеется, почитала за основу основ, прохладного отношения к нему не терпела, плохо выученный урок считала личным оскорблением. Излишне и говорить, что мои с ней взаимоотношения были далеки от сердечных.