Кирилл Юрченко - Люди в сером 3: Головоломки

Главное, Серегин боялся споткнуться и упасть, или вообще повредить ногу. Он не имеет права на случайности, ведь их всего трое, а объект очень, очень опасен.

И тут судьба над ним смилостивилась, и окружающий мир внезапно залил неверный, зыбкий, голубоватый, но все же вполне достаточный, чтобы уберечь от колдобин и булыжников, свет. Это из-за темной кромки дуба высунулся краешек Луны.

Объект тем временем остановился в двух шагах от Хмурого, по-прежнему державшего на вытянутых руках странную перевернутую чашу.

— Дай мне ее, — произнес объект.

Было что-то странное в том, как он говорил. Голоса он не повышал, судя по интонациям, но, тем не менее, звуки его наполняли окружающее пространство, словно он говорил в чудовищный мегафон-усилитель.

Хмурый судорожно прижал чашу к груди и шагнул назад, рискуя попасть в костер. Одновременно Военный и Молодой, стоящие по разные стороны от пришедшего, возникли в руках пистолеты, и, сопровождаемые негромкими сухими хлопками, к объекту протянулись две разноцветные пунктирные линии — красная и зеленая.

На какую-то долю секунды Серегин решил, что все кончено и объект обезврежен без их участия. Но пунктирные линии остановились, упершись в грудь объекта и внезапно исчезли, а объект — Серегин окончательно отказался звать его Олейниковым — даже не пошатнулся. Он протянул руку к Хмурому, прижимающему к себе чашу, как мать — дитя, стремясь уберечь его от опасности, и повторил:

— ДАЙ ЕЕ МНЕ!

Серегин, наконец, вытащил из кармана «револьвер», но стрелять не спешил. Он был еще слишком далеко, а оружие действовало лишь на пятнадцать метров. Краем глаза он видел впереди справа темный силуэт командира. Вольфрам бежал какими-то странными скачками, очевидно, перепрыгивая через валуны. И тоже был еще слишком далеко.

Когда незнакомый голос заполнил ночную тишину, у Павлюкова чуть было не остановилось сердце. На миг ему показалось, что это сам древний тибетский лама возник из небытия, чтобы покарать их за святотатство.

Но вышедший на свет костра на ламу ничуть не походил. Хотя утешения в этом было немного. Потому что вокруг него, на вид обычного, высокого, но не слишком, человека была какая-то невидимая, но ощутимо давящая, пригибающая к земле аура. Она не давала поднять голову и посмотреть на лицо… нет, на лик пришедшего к костру, потому что это был не человек, а какое-то древнее Божество.

— Дай ее мне, — сказало Божество Максютову.

Невозможно было ослушаться этого повеления. Если бы чаша была у Павлюкова, он беспрекословно отдал бы ее Божеству и был бы счастлив, если бы тот принял ее. Но маг и экстрасенс из Тринадцатого отдела КГБ оказался твердым орешком. Он прижал чашу к груди и стал медленно отступать, рискуя угодить в костер, поскольку они находились в треугольнике, образованном двумя планками костра-креста. Несмотря на то, что костер бросал на лицо Максютова кровавые отблески, Павлюков видел, как оно стремительно бледнеет.

Рухнув на колени, поскольку ослабевшие ноги отказались его держать, Павлюков сделал над собой невероятное усилие и, подняв глаза, взглянул на лик Божества. Лучше бы он этого не делал!

Как раз в этот миг из-за непроницаемой черной кроны гигантского дуба вышла луна, озарив дрожащим голубоватым светом божественный лик. С остановившимся сердцем Павлюков ясно увидел жуткие, жуткие глаза Божества с тремя черными зрачками и уже не миг оторваться от них. Это длилось всего лишь миг, но Павлюкову показалось, что он всматривается в бездну божественных глаз целую вечность, и что в этой бездне он вот-вот найдет ответы на все мучившие его вопросы.

Но миг прошел, тишину прервал негромкий сухой треск, и к широкой груди Божества медленно, точно во сне, потянулись две пунктирные цепочки — красная и зеленая.

Бездна Его глаз отпустила Павлюкова, он обрел способность дышать, и смотрел, как цепочки уперлись в грудь этого жуткого… нет, не человека, Вишну, Шивы и Кали в одном лице. Уперлись, замерли и, замерцав, погасли. Божественный монстр даже не пошатнулся, стоял незыблемым, как скала. А Сорокин и Кеша, роняя из рук большие черные пистолеты, плавно, точно в замедленной съемке, и неожиданно красиво падают на землю, и пистолеты медленно падают на землю, кружась, как опавшие листья. Все это было очень красиво, словно в балете. Все это было неимоверно жутко.

— ДАЙ ЕЕ МНЕ! — вновь прогремел над миром божественный голос, исходящий, казалось, со всех сторон, особенно из раскинувшегося над ними черного звездного неба.

От звуков этого голоса хотелось упасть ниц. И Павлюков, и без того уже стоявший на коленях, пал ниц, и последнее, что он увидел, прежде чем ткнулся лицом в прохладную, сырую от только что выпавшей ночной росы траву, был появившийся за спиной Божества, громадный в неверном свете Луны, черный, словно облитый ночной тьмой, силуэт человека. А где-то еще дальше, на самой границе восприятия, замаячили еще двое. И в руке у первого силуэта человека был черный силуэт пистолета со странным толстым стволом…

Больше Павлюков, уткнувшись лицом в траву, ничего не увидел, лишь истошно, над самой его головой, завизжала женщина, и в этот визге Павлюков с трудом признал голос спокойной, хотя и излишне резкой Екатерины Мироновой.

Серегин увидел, как бежавший впереди него Вольфрам поднимает на бегу «револьвер». Внезапно истошно завизжал женский голос, принадлежавший стоящей у костра дальше всех от объекта женщине, которую Серегин называл про себя Биологиней. В тот же момент Вольфрам выстрелил, нисколько не заботясь о безопасности людей у костра. Выстрелил и промахнулся. Ярко-зеленый сгусток огня пролетел мимо объекта и попал в костер. В небо взметнулись языки пламени и фейерверк крупных искр.

Академик упал на колени и уткнул голову в траву.

Военный и Молодой уже лежали в нескольких метрах по обе стороны от него.

А объект уже протягивал руку к чаше, которую прижимал к груди стоящий у самой кромки костра Хмурый. И эта рука вдруг стала расти и вытягиваться, как в первоклассном кошмаре. До чаши объекту было не менее четырех метров. И он все же сумел дотянуться до нее вытягивающейся своей, точно резиновой, рукой и ухватиться за край. Рука у него походила уже не на руку, а, скорее, на гибкое щупальце чудовищного осьминога.

Все это Серегин видел урывками, на бегу. Он промешкал со стрельбой, потому что Вольфрам был уже прямо впереди, на линии выстрела. Но через пару секунд Серегин вспомнил, что говорил Куратор об особенностях нового оружия, и, более не раздумывая, вскинул «револьвер» и дал три выстрела, стараясь лишь не целиться в спину командира. И только потом подумал, что может попасть в Хмурого.