Федор Богданов - Дважды рожденный

Интересно бы узнать что, услышал его шопот Эйс или нет? Он попрежнему возится у рычагов, регулирует движение судна, часовые вновь спокойно следят за ним. Кажется, ничего не изменилось, и Эйс совершенно не слышал его. Как дать знать ему, что профессор придумал выход из положения? Как на грех, в машинном отделении все время толпятся гоми, и профессор не только ничего не может сказать, но даже шевельнуться не смеет.

В голове профессора давно уже созрела мысль уничтожить двух часовых, воспользовавшись для этого ралюмом. Это было, повидимому, легко привести в исполнение, потому что часовые не заглядывались по сторонам, а, выполняя, видимо, чьи-то инструкции, довольствовались тем, что не выпускали из поля зрения Эйса.

Здесь Мартынов потерял нить мыслей и только старался держать в голове одну:

— Не шевелись, не шуми, иначе все потеряно.

Повидимому, это самовнушение подействовало, потому что, когда профессор пришел в себя, внизу под ним все оставалось в прежнем виде: Эйс держался за рычаг, двое гоми смотрели на него.

Но нет, что-то такое изменилось. Эйс один раз глянул на кабинку: лицо его выражало ожидание, это профессор ясно видел. Пора было что-то предпринять. На этот раз в машинном отделении почему-то никого не было, кроме часовых.

Люк был открыт попрежнему. Но что это? Или профессор грезит в приступах своей странной болезни? Раньше мимо квадратного люка бежала пенистая вода, закрывая собой весь квадрат, а теперь видны были только брызги за стеклом — сплошной воды не было. Возможно ли? Неужели субмарина находится на поверхности моря?

Однако, надо что-то предпринять. Вон стеклянный шар сигнализирует близость масс суши. Возможно, что это берег. Наверное, Эйс, услышал его шопот тогда и согласно плану подвел судно к берегу.

— Ах, проклятая болезнь, она все может погубить! — простонал профессор, чувствуя, как приближается новый период полусознательного состояния.

Он начал отвинчивать крышку люка. Крышка поддавалась туго, но все-таки поддавалась. Еще несколько поворотов и в люк глянуло звездное небо!

Была тихая ночь.

Профессор осторожно прильнул к тайному окошечку. Теперь боковой люк был кем-то предусмотрительно закрыт.

— Это очень хорошо, — подумал профессор и нащупал свой ралюм.

На ралюме были деления, но в темноте ничего нельзя было разобрать. Профессор осторожно высунул кончик ралюма в отверстие и направил оружие на одного гоми.

Должно быть, профессор нажал слишком сильно, ибо оба гоми неожиданно окутались паром. Через мгновение пар исчез, и гоми лежали бесформенной массой на полу машинной. Лиц их нельзя было рассмотреть, потому что они оплыли, точно покрылись кузнечным шлаком, только шлак этот был зеленый.

Все это произошло столь быстро, что профессор едва успел заметить дело своих рук.

— Скорей сюда! — негромко сказал он Эйсу.

Эйс сразу все понял. Он быстро повернул рычаг, выключил свет, и через несколько мгновений был уже около профессора.

В это время вбежало несколько человек в машинное отделение, послышались громкие крики тревоги, шум шагов, заглушаемый жужжанием мотора.

Дальше профессор ничего не видел, что творилось внизу: он быстро поднялся наверх, и вдвоем они начали завинчивать крышку люка.

В это время субмарина была почти у самого берега, который темнел бесформенной массой почти рядом, с левого борта судна. Возможно, что это был обман зрения, но профессору показалось, что он видит даже огни на берегу.

Но надо было торопиться, потому что судно вдруг повернулось под углом в девяносто градусов и стало удаляться от берега.

Какие-то руки уперлись вдруг в крышу снизу и стали вертеть ее в обратном направлении.

— Чорт с ними! — закричал профессор. — Не могу держать крышку! Плыви скорее, иначе будет поздно!

И он решительно скользнул в воду. Тотчас же за ним последовал и Эйс.

Одежда гоми была удивительно приспособлена для плавания: она была легка, не пропускала воды, плотно облегала все тело и вдобавок заключала в себе еще какой-то источник тепла.

Когда они подплывали к незнакомому берегу, Эйс вдруг закричал:

— Помоги мне! Мне одному не справиться.

Профессор вспомнил, что Эйс мог работать только одной рукой: другой в свое время полакомился гоми.

— Ах, какой я олух! — воскликнул профессор и в несколько взмахов очутился около Эйса.

Еще десять минут усилий, и оба пловца очутились среди гладких окатанных камней. На один из них поднялся сначала профессор, затем он притянул за собой и Эйса. Оба согласно оглянулись на море.

— Мне подумалось, что гоми могут нас преследовать, — отдуваясь, заметил профессор.

— Я подумал то же самое, но теперь не опасаюсь: гоми никогда не подходят близко к берегу, — успокоил его Эйс. — Они хитры и осторожны.

— Мне почему-то теперь вспомнилось, что я еще до сих пор не спросил тебя, каким образом ты попал в воду.

— Это произошло во время столкновения двух воздушных машин во время бурной ночи. Я был оглушен ударом и потерял сознание. Случайно, падая на дно, я очутился около жилища гоми. Я отделался сравнительно дешево: рукой. А ведь могло случиться, что я и никогда бы не увидел вновь солнца.

Волны тихо плескались о камни.

— Полный прилив, — заметил Эйс.

Перепрыгивая с камня на камень, оба спутника скоро очутились на высоком берегу, покрытом густой растительностью. Профессору показалось, что он видит в ней вееролистные пальмы и слышит нежный запах магнолий.

Профессор внимательно огляделся кругом: берег был ему совершенно незнакомый.

— Где мы сейчас? — спросил он.

— Это, как мне кажется, Первый сектор Северной гемисферы, — ответил Эйс. — Именно в этом месте произошла тогда воздушная катастрофа.

Профессор уставился на улыбающегося Эйса и застыл в немом удивлении.

Впоследствии профессор часто вспоминал это свое первое вступление на обновленную землю и без устали описывал то радостное, волнующее ощущение, которое его не покидало в течение многих дней после выхода из подводного мира.

То, что Эйс рассказал ему в первую ночь его пребывания на суше, было до того изумительно и невероятно, что он счел за лучшее сначала подкрепиться сном после бегства с субмарины, а потом уже хорошенько вникнуть в сказанное.

Оба они, Эйс и профессор, легли, прикрытые звездным небом и смесью морских и береговых испарений. Где-то слышались голоса, впереди темнели какие-то силуэты зданий или холмов, по никуда не хотелось уходить отсюда, где было так тепло и тихо.

Когда профессор открыл глаза, все небо было розовым. Затем розовые краски неожиданно затрепетали, поблекли и исчезли, и все небо приняло темно-синий оттенок.