Владимир Корчагин - Именем человечества

— Иван! Что это Степанова собака всю ночь выла? Вон и теперь, слышишь? — покосилась на окно соседка Силкина, Мария.

— Я сам глаз не сомкнул. Воет, как по покойнику. Разве пойти взглянуть?

— Иди, иди! Не случилось ли что со Степаном?.. Иван слез с печи и, всунув босые ноги в сапоги, покряхтывая, вышел из избы.

— Не дай-то бог! — перекрестилась Мария и принялась растапливать печь.

Вой собаки смолк. Но уже через минуту дверь громко хлопнула, и в избу, грохоча сапогами, влетел муж:

— Беда, Мария! У Степана в избе — все вверх дном. А самого — нигде. И собака его так в лес и тащит. Не иначе, как порешили старика.

У Марии вывалился ухват из рук:

— Типун тебе на язык! Так уж и порешили!

— Ну, порешили не порешили, а что-то случилось со Степаном.

— Что же делать-то, отец?

— Что делать? Идти, куда собака зовет, Собирайся скорее!

— Так у меня печь. Блины вон подходят.

— Туши печь! Какие блины? Пошли-пошли…

— Сейчас, старый, сейчас, — Мария заметалась по избе. — И куда у меня все запропастилось?

— Да чего тебе надо-то?

— Одеться надо. И ты оденься. Не в сапогах же на босу ногу пойдешь. На вот! — бросила она ему портянки.

— И вечно ты… — заворчал Иван, но тщательно обулся и, надев пиджак и кепку, вышел вслед за женой.

Дружок ждал у самого крыльца, и не успели они выйти за ворота, как он громко взвизгнул и, непрерывно оглядываясь, припустил к лесу. Старики двинулись за ним. Пересекли небольшой овраг, прошли с полкилометра сплошной чащей, обошли подсохшее болотце и увидели, как собака с лаем бросилась под старую ель. Иван полез за ней. Мария, истово крестясь, прислонилась к поваленной лесине.

— Здесь, Мария, — послышалось из-под ели. — Здесь лежит!

— Убитый?!

— Нет, кажись, дышит. Да, дышит. Кто ж его так?

Иван выполз из-под ели, отер пот с лица:

— Ну вот что, Мария, беги в больницу, сзывай людей. А я тут побуду.

— Да как я одна-то? Чай боязно…

— Ну! — прикрикнул на нее Иван. — Сказано, беги! Тут до дороги — рукой подать, это мы прямиком перли…

— Бегу, бегу, старый.

А на другой день, утром, к ним заявился незнакомый молодой парень в промасленной спецовке:

— Здравствуйте, хозяева. Где ваш сосед Степан Силкин?

— А почто он тебе, наш сосед? — свесился с печи Иван.

— Трешницу я занял у него на прошлой неделе в магазине, отдать надо.

— Так нешто ты не слышал? Несчастье с ним!

— Что такое?

— Прибили его сильно и хату разграбили.

— Что вы говорите?! Так где он теперь?

— В больнице, где же еще?

— В тяжелом состоянии?

— Куда уж тяжелее. В себя не приходит.

— А он заявил в милицию или еще куда-нибудь, что с ним случилось?

— Только ему и заявлять! Говорят тебе, в себя не приходит человек.

— Так могли другие заявить.

— Кто другие? Я вот хотела баба говорит, не лезь не в свое дело.

— Вообще-то верно, — согласился парень. — Милиция, она затаскает. Ну, а родственникам, близким его сообщи ли об этом несчастье?

— Некому и сообщить. Один сын у него где-то в городе, так никто адреса не знает.

— Вот беда-то! Ну, ладно, простите, что побеспокоил.

— Ничо! Бывай здоров.

Чалый вышел на улицу: «Пока особенно беспокоиться не о чем, — решил он, взвесив все, что узнал. — Но надо торопиться. Да, надо!»

— Здравствуй, Кузьма Тимофеевич!

Вырин вздрогнул: Чалый будто вырос из-под земли.

— Здравствуй, мил человек.

— Что-то Николай давно не приносил от тебя никаких вестей, — продолжал Чалый.

— Какие теперь вести? Силкин-то в больнице. Говорят, при смерти.

— Да, большое несчастье случилось с Силкиным.

— Несчастье? — усмехнулся Вырин.

— А ты как думаешь?

— Думаю, кто-то специально подстроил это несчастье, хотел на тот свет спровадить старика.

— Вот как! Ты всем так говоришь? — зло прищурился Чалый.

— Зачем всем, только тебе.

Глаза их встретились. И оба выдержали взгляд друг друга. Но у Чалого нервно задергались веки:

— Ты предусмотрительный человек, Кузьма Тимофеевич. Однако приступим к делу.

— С нашим удовольствием. Еще у кого-нибудь что-то узнать надо?

— Да. Колесников уехал из Вормалея…

— Как же, слышал.

— А бумаги его и кое-что из вещей остались в избе у Силкина…

— Етрина, что ли?

— Ты даже об этом знаешь?

— Так ведь не первый год знаком я с Клавдией-то.

— Тем лучше. Так вот, эти бумаги и «етрина» мне нужны! — властно закончил Чалый.

— Фью-ю! А где их взять-то? Там, в избе у Силкина, говорят, все разграбили какие-то лиходеи…

— «Лиходеи» ничего не нашли, — перебил Чалый. — Силкин все надежно припрятал.

— Понятно… И что же ты хочешь от меня?

— А то не догадываешься? Место, где спрятаны вещи, может указать только Силкин.

— Кому же он теперь укажет?

— Хотя бы Клавдии Никитичне.

— А я тут при чем? Давно ли ты сказал, что будешь сам иметь дело с Клавдией.

— Да, но теперь… — замялся Чалый. Вырин не пытался скрыть нахальной усмешки;

— Теперь тебе не с руки идти в больницу?

— Ладно, мне надоели твои намеки. Надеюсь, ты понял, что от тебя хотят?

— Понял. Но это будет стоить…

— Это будет стоить десять тысяч. Вот! — вынул Чалый пачку сторублевок.

Глаза Вырина сверкнули:

— Ну, за такую сумму я тебе, что хочешь… — протянул он руку к деньгам. Но Чалый снова спрятал их в карман:

— Нет, Кузьма Тимофеевич, сначала место, где вещи лежат, а потом уж денежки.

— Все-таки задаточек пожалуйте, как водится.

— Никаких задатков! — отрезал Чалый. — Узнаешь, где лежат вещи, — десять тысяч твои. Не узнаешь — не взыщи. Все, старик. Действуй!

— Вот такие дела, Клава, — закончил Вырин. — Постараться надо. Сумеешь провернуть это дельце, получишь тысячу. Это тебе год работы, сама понимаешь.

— Еще бы не понять! Да ведь как к нему подступиться, к Степану-то? Плохой он больно. В себя не приходит.

— А это и лучше, что плохой. Примаслись к нему, он и того… Откроет душу-то. Да что тебя, учить, что ли?

— Учить меня не надо, Кузя. Только боязно. Боюсь я этого чубатого.

— Боишься? Это ему нас бояться надо. Ведь это он или кто-то из их компании хотели прихлопнуть Силкина. Потому и не с руки самому идти теперь сюда, в больницу, потому и прислал меня. А я прямо намекнул, что знаю, мол, все это. Так он, как цуцик, сжался.

— Ой, Кузя, с огнем ты играешь!

— Волков бояться — в лес не ходить! — усмехнулся Вырин. — А тут дело верное. Давай, Клавдия, постарайся! Сначала ублажи Степана-то. У него ведь тут никого не осталось. А потом: так, мол, и так. Не ровен час… Все под богом ходим… Тогда и вещи пропадут. А я, мол, их приберу и отошлю Колесникову или хоть сыну твоему…

— Да знаю, не учи!

— Здравствуйте, мистер Браун, садитесь, — Хант кивнул на стоявшее у стола кресло. — Стаканчик виски?