Игорь Росоховатский - Законы лидерства

Он еще раз с видимым удовольствием повторил "надорвался" и спохватился:

- Договорим после, а то ведь меня там ждут...

* * *

Я шел по знакомым улицам, по которым любил гулять и любоваться открывающимися отсюда приднепровскими пущами, песчаными пляжами, арками мостов, лаврскими главами. Уходящее солнце долго подбиралось к куполам, шарило длинными лучами по зелени, нащупывая маковки, но зато потом, найдя и обрадовавшись, разом зажгло, запустило целый сонм древних золотых звездолетов, устремленных в закатное небо.

Когда-то на этих улицах мне хорошо думалось. А теперь те же дома и деревья и даже свечи каштанов в зеленых подсвечниках вызывали во мне глухое раздражение. В чем дело? Вот дом с противошумными выступами, за ним - арка, которая мне так нравилась. Ни дом, ни арка не изменились. Чего же мне не хватает?

Ага, нет запаха акации. Она еще не цветет.

Я затормошил, напряг память, воображение - и появился запах акации.

Вспомнил, что из дома напротив часто доносилась музыка. Воспроизвести ее в памяти было нетрудно. Ну вот, есть и музыка. Как будто есть все, а чего-то не хватает...

Эврика! Тогда гудели комары. Я снова затормошил воображение, и появился тонкий комариный зуд. И там же, в моей памяти, девушка взмахнула обнаженной рукой, защищая меня от назойливого насекомого: "Прочь, соперницы-комарихи, не дам вам пить кровь милого!" - "Себе оставишь?" - "Догадливый!"

Я понял, что обманывал себя, притворяясь, будто не знаю, чего мне не хватает на этих улицах, чтобы они вновь стали любимыми. Со мной не было Тани. Без нее город стал пустым, безразличным. Нечего хитрить с собой - не поможет. Вот на том перекрестке мы прощались, дальше провожать ее не разрешалось. Теперь перекресток пуст.

И эта зияющая пустота перекрестка явилась последней каплей...

Я круто повернулся и ушел, почти побежал обратно, к институту. Какое же мы дурачье! Зачем мучиться и мучить ее? Потерянный час друг без друга - это потерянный час. Его не вернуть за все богатства мира. Потерянные минуты это минуты муки. Зачем продлевать их? Ради пустой амбиции? Истина открывается просто, когда сбрасываешь шоры ложной гордости. Таня поймет... Она еще там, задержалась в виварии - нарочно, чтобы не выходить из института вместе со мной и не ставить меня в неловкое положение...

Я спешил, запыхался, будто кто-то подстегивал и гнал меня. Спустя некоторое время, вспоминая этот бег, я пойму, что меня гнало предчувствие, которым заразился от Тани.

Охранник удивленно посмотрел на меня, но пропустил молча.

Вконец запыхавшись, я взлетел на этаж и помчался по коридору к виварию. Мне показалось, что кто-то еще спешит туда, что слышен стук торопливых шагов.

Я уже открыл дверь в тамбур, как внезапно кто-то с силой оттолкнул меня. В проеме двери мелькнула темная знакомая фигура. В тот же миг из вивария донесся крик.

Я бросился туда и увидел нечто непонятное, несуразное - Таню в неестественной позе, в разорванном платье, опоясанную какой-то веревкой, дядю Васю, уцепившегося за эту веревку, повисшего на ней, кривляющиеся в клетках косматые фигуры. Чьи-то горящие злобой янтарные глаза.

- Опал! - закричал я изо всех сил. - Опал, нельзя! Пусти!

Потому что конец веревки, опоясывающий Таню, как лассо, был в косматой обезьяньей руке.

На меня посмотрели по-человечески осмысленные, по- человечески ненавидящие глаза на спародированном

человеческом лице. - Опал, отпусти! Грохнул выстрел. Затем еще один. Опал взвыл от боли, непонимающе взглянул на меня, разжал пальцы. Таня и дядя Вася упали на пол. Это было последнее, что я увидел тогда...

* * *

("Я!..")

- Больно! Ой, как больно!.. Я, шимпанзе Опал, не стал таким, как вы, двурукие. Вы оказались сильнее. Сильнее полосатого зверя. Не пустили туда. Сделали больно.

За что? Да, я убрал большеголового, но он стоял на моей тропе к желанному. Не пускал к самкам.

А ведь там была она, с покатыми плечами и острым запахом. Только увижу ее - и дрожь.

Она ходит, округло раскачиваясь. То приседает, то подпрыгивает. Словно готовится ухватиться за канат, свисающий сверху, и взлететь высоко-высоко на ветки с листьями. Я там никогда не был. Видел. Много раз. Из клетки, забравшись по канату почти до самого верха. Видел в квадрате - таком, как показывал двурукий на картинке. Потом снилось. Много раз.

Я раскачивался на канате изо всех сил, чтобы перелететь туда. Но только ударялся о решетку. Все равно снилось. И ее походка напоминала о снах. Никто другой не ходит, как она. Никто так дразняще не пахнет. От нее - не только запах. Еще что-то - тогда у меня приятно колет плечи, грудь, руки. По всему телу дрожь. Более сладкая, чем белые кубики, которые двурукий дает в награду. Она идет и не идет, но все равно вижу ее во тьме с закрытыми глазами - желанную, остропахнущую, источающую то, чему нет названия, пробуждающую невиданное.

Двурукие, вы подарили мне силу, но запрещали ее применять. Во всем виноваты вы. Вы зажгли костер во мне - пламя осветило тьму. Я захотел быть первым среди своих, четвероруких. Разве вы добивались не этого? Я придумал, как убрать старого вожака. За каждую малую придумку вы награждали бананом, белыми кубиками... А за эту, большую, не хотели меня пустить на место старого вожака.

Надеялись, что сильный будет как слабый? Так не бывает. Дал силу - дай исполнить желание!

Теперь отнимаете ее.

Всегда боялся тьмы. Она наплывает, подступает с невыносимой болью. Костер угасает...

* * *

Я попал в снежную яму с гладкими стенами. Выбраться из нее невозможно. Ударив руками и ногами изо всех сил по белому насту, я услышал далекий голос:

- Вот и хорошо, что вы очнулись.

Голос был вполне реальный, он звучал из яви, но снежная яма вокруг меня не исчезала. Вот над ее краем появилась темная фигура. Белый туман понемногу рассеивался. И уже можно различить, что это не снежная яма, а больничная палата. Надо мной склонилась сестра, приподняла подушку вместе с моей головой, поднесла к губам чашку:

- Выпейте, пожалуйста.

Напиток был горьковатый, обжигал губы и язык, но подействовал благотворно. Туман, застилающий глаза, окончательно рассеялся. А вот язык и губы слушались плохо, голос звучал как чужой:

- Долго я здесь? Что со мной?

- Второй день. Был нервный шок, перенапряжение. Наверное, оно накапливалось уже давно. А разрядились вы, как лейденская банка, - сразу.

Я вспомнил события последнего дня. Тотчас послышалось предупреждение.

- Не подымайтесь так резко. - Что случилось в институте? Девушка, лаборантка... Она жива? - Жива. Успокойтесь. - Где она? - Здесь, в больнице ученых. Ниже этажом. Скоро поправитесь и навестите ее.

Значит, Таня не может поправиться раньше меня. Такой вариант сестра исключает.

Я сел на кровати. Перед глазами заплясали искрящиеся снежинки. Встать на ноги не мог.