Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

Я прыгнул на него. Ага, держу тебя, негодяй!.. Черт возьми, он обернулся, отталкивает меня, но я его не выпущу… Странно… До чего он неловко управляется со своими руками… Ай, ты кусаться, идиот!..

Я сжимаю его так, что чуть не душу. Видно, что он никогда не боролся. Но все же я еще не победил… удастся ли?.. Неловкий шаг: это я попал в ямку… я наступил на старый башмак. Какой ужас — в башмаке что-то есть, что привязывает его к земле… Я задыхаюсь… Что может больше напоминать ногу, как не башмак?..

Надо покончить с этим. Каждая минута промедления может стоить мне жизни.

Обхватив друг друга руками, мы стоим, упершись о скалу, лицом друг к другу, оба задыхающиеся, оба одинаково сильные… Идея: я широко раскрываю глаза и придаю им приказывающее выражение, точно собираюсь импонировать ребенку или укротить зверя. Тот немедленно ослабевает, выпускает меня из рук и… даже лижет мне руки в знак повиновения… какая гадость!..

— Ну, идем!

Я тащу его. Башмак — с резинками по бокам — торчит носком кверху. Он не похож на несчастный истрепанный башмак, брошенный на большой дороге. Но тем больше отвращения он внушает. Его продолжение, прикрепляющее его к земле, мало видно. Виден только кусочек трико. Может быть, это носок?.. Сумасшедший тоже оглядывается посмотреть на него.

— Ну, бегом, друг мой.

Мой спутник повинуется, благодаря волшебным взглядам, и мы бежим во всю мочь.

Создатель! Что произошло в замке во время нашего отсутствия?

Да ничего!

Но, когда мы входили в прихожую, я услышал, что в верхнем этаже разговаривали Эмма с Варварой. Они начинали спускаться с лестницы в тот момент, когда знаменитая дверь зала, закрывшись за нами, успокоила мою тревогу и возбудила новую в моей душе.

Каким путем мне, в самом деле, заперев помешанного, выбраться так, чтобы ни та, ни другая женщина меня не заметили?

Вернувшись на цыпочках к дверям зала, я прислушался, приложив ухо к створке, чтобы понять, в какую сторону они направятся. Но вдруг я стал отступать, пятясь от двери, ища убежища, ширмы, куда бы спрятаться… делая руками движения утопающего… еле сдерживаясь, чтобы не закричать во весь голос…

В замок двери пробовали всунуть ключ.

Мой ключ? Оставленный мною в дверях и похищенный во время моего отсутствия? Ничуть не бывало, мой ключ был при мне, в кармане моего пиджака, куда я спрятал его, войдя в зал в первый раз.

Значит?

Ручка темно-зеленой бронзы медленно поворачивалась. Кто-то сейчас войдет?.. Кто же? Немцы? Лерн?

Эмма!

Эмма, которая увидела пустую комнату. Возможно, что одна из широких шелковых портьер шевелилась, — шевелилась от мелкой дрожи. Но Эмма этого не видала.

Сзади нее стояла Варвара. Молодая женщина говорила ей вполголоса:

— Оставайся здесь и следи за залом. Поступай так же, как и в прошлый раз; так было хорошо! Как только старик выйдет из лаборатории, дай мне знать, кашлянув.

— Я вовсе не его боюсь, — ответила Варвара испуганным голосом, — я уверена, что сейчас он совершенно спокоен и не может прийти; до вечера мы его не увидим. Но Николай, — это птица совсем другого сорта; можете себе представить картину, если он пожалует!..

Значит, серые здания назывались лабораторией. Вот за какое слово профессор угостил служанку пощечиной. Мои познания все расширялись…

Эмма перебила ее нетерпеливо:

— Повторяю тебе: нет никакой опасности. Ну, послушай, разве это в первый раз?

— Да, конечно, но тогда не было Николая!

— Ну, довольно! Делай, что тебе велят!

Не особенно довольная, Варвара отравилась сторожить.

Эмма постояла несколько минут неподвижно, прислушиваясь. Хороша! О, хороша, как Вампир Сладострастия! А ведь она представлялась только силуэтом на ярком прямоугольнике открытой двери, тень без движения… но гибкой, как само движение.

Потому что всегда казалось, что Эмма остановилась во время пляски, и, по непонятному колдовству, казалось даже, что, неподвижная, она продолжает ее, до того гармоничен был ее вид; она блистала гармонией сладострастных баядерок, которые умеют танцевать только танец любви, все па, все движения которых, повороты, малейшие жесты говорят только о наслаждении любви…

Кровь закипела в моих жилах. Меня охватило страшное волнение, вся кровь прилила к мозгу. Эмма у сумасшедшего!.. Все это блаженство станет добычей этого скота… Я готов был убить ее на месте…

Вы говорите, что я ничего не знал, что я делал ни на чем не основанные предположения? Вы, значит, не знаете эту странную походку, этот хитрый и, в то же время, жадный блеск глаз, который является у женщин, пробирающихся потихоньку к своему любовнику… Посмотрите, она двинулась вперед. Ну, что же?.. Разве надо было дважды посмотреть на нее, чтобы угадать, куда и зачем она шла?.. Ведь весь ее вид кричал об этом! Все обличало в ней радость надежды и болезненную необходимость, что уже само по себе является наслаждением!.. Но я не хочу ни описывать это дьявольское тело, ни переводить неприличный язык его движений. Не ждите от меня, что я стану рисовать портрет женщины, стремящейся к своему любовнику из чисто животного чувства. Потому что — мне мерзко писать об этом! — именно такой она и была. Бывают минуты такого острого восприятия, когда человек, под влиянием какого-нибудь захватывающего его целиком видения или ощущения, превращается весь в зрение, или слух. Так, например, тот, кто слышит какую-нибудь необыкновенную музыку, превращается целиком в слух, слушает и глазами, и ртом, и носом, словом, всем своим существом. Так и эта влюбленная женщина олицетворяла собой не что иное, как блистающий счастьем пол — саму Афродиту.

И это довело меня до бешенства!

Красавица, торопясь к своему гнусному любовнику, задела юбкой за портьеру, сзади которой я спрятался.

Я загородил ей дорогу.

Она вскрикнула в страшном испуге. Мне казалось, что она сейчас упадет в обморок. Влетела Варвара, с перекошенным от ужаса лицом и… моментально испарилась. Тогда я, по глупости, выдал причину своего поступка:

— Зачем вы идете туда, к сумасшедшему? — Мой голос звучал глухо и свирепо и прерывался на каждом слове. — Говорите? Зачем? Да скажите же, ради Бога?

Я бросился на нее и выворачивал ей руки. Она тихо застонала, все ее очаровательное тело волнообразно колыхалось. Я сжимал теплые и упругие руки, точно хотел задушить двух голубков и, впившись глазами в ее расширенные от страха зрачки, все повторял:

— Зачем? Да говори же! Зачем?

Надо же было, чтобы я был таким наивным. Услышав, что я обращаюсь к ней на «ты», она подняла голову, смерила меня глазами с головы до ног и бросила мне, как вызов:

— Ну так что? Вы же прекрасно знаете, что Мак-Белль был моим любовником! Лерн достаточно ясно намекал на это в моем присутствии в день вашего приезда…