Сергей Абрамов - Поиск-80: Приключения. Фантастика

Не спал и арестованный председатель подпольного ревкома Петр Иванович Колегов. Скорчившись на зеленом сукне бильярдного стола, он в который раз задавал себе один и тот же вопрос: кто выдал его деникинской контрразведке.

«Неужели Чертков? Твой адрес: Малая Ямская, 16, знали только трое — он, Лобов и Фельдман. Все достойны безусловного доверия. Но Чертков слишком горяч. Даже безрассуден. Его все время приходилось удерживать от авантюр — атаковать штаб дивизии, поджечь оперный театр во время премьеры «Аиды», когда в зале собралась военная верхушка Добровольческой армии. Не человек, а динамит. В 1913 году Чертков, тогда еще анархист и совсем мальчишка, делая бомбу для терракта, потерял правую руку. И стал еще яростнее и злей. Как подпольщик он крайне неосторожен. Может вспылить в трактире, ввязаться в драку на улице. Я категорически запретил ему носить оружие. А скольких трудов стоило отговорить его от безумного плана — поехать в Ростов и застрелить Деникина. Нет, нет, Черткова невозможно подозревать. На его лице — все, что думает. Такие в охранке не работают. Он скорее публично застрелит тебя из-за идейных разногласий, но никогда не выдаст исподтишка. Ты всегда разбирался в людях. Ты же любишь Черткова!.. Может быть, арест — чудовищная случайность?.. Нет… Слежку ты почувствовал сразу. Как только подошел к дому. Филер шел навстречу. Он даже не взглянул на тебя. Словно ты пустое место. И прошел мимо… Стоп! Филер слишком притворялся равнодушным, неужели провал? Вот так, врасплох после четырех месяцев активной подпольной работы? Когда не арестован ни один из членов организации… Нужно было сразу через забор — и огородами уходить на Монастырскую к Дыренкову. Но ты не поверил. А в доме, в голбце, типографские литеры, печатные валики. И все добыто с таким трудом!.. Из-за угла — извозчик с каким-то господинчиком в коляске. «Эй, Ванька!» И вдруг: «Здравствуйте, товарищ Колегов». Это сказал господинчик из коляски… «Прошу ко мне». И тут ты узнал Муравьева, а сзади — руку за спину и револьвер в висок. «Здравствуйте, товарищ Колегов…» Но почему в бильярдную? Вон дверь испортили глазком. Почему не в тюрьму? Боится, что ты будешь искать связь с волей? Логично. Тогда почему второй день нет допроса? По слухам, Муравьев капризен, чудак. Но в уме ему не откажешь. Крепкая хватка, «Прошу ко мне»… И как раз накануне операции. Теперь все полетит к чертям. Без тебя, без сигнала никто не начнет… Только без паники. Возьми себя в руки… Итак, совершенно ясно, что арест не случаен. Это первое. Второе — в организации работает провокатор. Он выдал разведке свою пятерку и тебя. Сообщил о готовящемся восстании… Неужели Лобов? Мы всегда недолюбливали друг друга. Он постоянно спорил. Он был против нападения на конвой. Против организации подпольной типографии. Он не верит в Мировую революцию. Считает ее утопией. А не сводишь ли ты личные счеты? Агент не станет вызывать огонь на себя, лезть на рожон. Тем более добиваться недоверия с твоей стороны. Его цель — маскировка… Проклятый стол… Почему не допрашивают? Готовят к публичному расстрелу? Нет. Большевиков они не расстреливают. Расстрел — это почесть… «Пожалуйста, просуньте голову в петельку, Петр Иванович»… Остается Фельдман!.. Но с Яшкой ты вместе сидел в тюрьме. Ты влюбился в его сестру, и если б не война… Колегов приподнялся и сел на стол. Из-под двери сочилась узкая полоска света. Окон в комнате не было, но Колегов чувствовал, что там, на свободе, глубокая августовская ночь… Итак, будем исходить из факта, что тебя выдал просто Икс. Что ему известно? Ему известно все, кроме двух вещей. Первое: он не знает о том, что главная задача операции — захват с деповскими рабочими бронепоезда «Царицын». Затем удар по железнодорожному мосту и прикрытие переправы. Второе: он пока еще не знает, что сегодня вечером на Монастырской состоится решающее заседание ревштаба, где впервые соберутся вместе все «пятерочники»: Лобов, Фельдман, Дыренков, Городецкий и Чертков. Об этом он узнает за час до срочного сбора от посыльного Веньки Смехова. Успеет ли он сообщить о явке Муравьеву? Пожалуй, нет. А команду Смехову ты дал еще три дня назад. Успел до ареста. Товарищи узнают, что ты арестован, и будут действовать сами, — но провокатор!.. Скорей бы допрос, тогда все станет ясно. Одна надежда на «ловушку для ушка»…

За дверью сменился караул, и Колегов забылся беспокойным тяжелым сном. А снилось ему раннее утро и белый голубь, летящий над степью.

Лошадь тихо всхрапнула, обнюхав еще раз мертвого Сашку, и, повернув голову, посмотрела на турмана, вцепившегося коготками в седло. Витька в свою очередь тоже наклонил головку, пристально всматриваясь в огромный, с яблоко, лошадиный глаз. Нет, он не узнал в человеке, лежащем лицом в землю, своего веселого хозяина Сашку-Соловья, но какая-то печальная сила заставила его спланировать вниз, а сейчас удерживала на седле и заставляла пристально вглядываться в зрачки Стрелка. Что они могли сказать друг другу, клюв и лошадиные губы? Слова были чужды им. Оставалась одна надежда — глаза. Так молча они долго, долго косились друг на друга, пока голубь не вздрогнул, словно услышал, как далеко-далеко впереди хлопнула дверца клетки, из которой человеческая рука выпустила гарпию. Вздрогнув, Витька тут же взлетел и, стремительно набрав высоту, исчез в утреннем солнечном небе, как сверкающая игла, в которую снова вдернули путеводную нить. И земля вновь стала географической картой с линиями дорог и зигзагами рек, только сегодня в том месте, где лежал убитый Сашка, бумага подмокла, и на карте расползлось бурое кровяное пятнышко. До Энска оставалось меньше семидесяти верст — два часа полета. С утра дул попутный ветер.

Стул для Колегова ординарец переставлял четыре раза. Муравьеву казалось: то слишком близко, то далеко. Наконец стул встал на нужное место — напротив, глаза в глаза.

— Караул. Ведите!

Колегов сел, внутренне собранный, внешне даже чуть равнодушный.

Муравьеву бросились в глаза его заросшие щетиной синеватые щеки, подбородок.

«Вот оно — лицо хаоса».

В меру участливо:

— Выспались, Петр Иванович?

— Спасибо.

Предложил:

— Курите.

Колегов выбрал из портсигара папироску, помял в пальцах, уткнулся в любезно протянутый огонек зажигалки, глубоко затянулся.

— Да, Петр Иванович, вы угадали, я хочу расположить вас к себе. Даже таким дешевым способом расположить. Разговор у нас сегодня первый и последний. Дорога вам отсюда либо на улицу, либо к праотцам. Честно говоря, в успех своей затеи я не верю, поэтому жить вам осталось от силы (Муравьев взглянул на часы) три-четыре часа, так что курите.

Колегов посмотрел на окна. Сквозь шторы сочился нежный свет утреннего солнца. И это было больно.