Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи

Из одной этой надписи, которую я видел собственными глазами, следует, что указанный Калиостро — розенкрейцер, иллюминат и вольный каменщик. И в самом деле, секта, которую представляет этот самозваный граф, не признает никакой религии, кроме деизма, и проповедует служение не истинному христианскому Богу, а нечестивому Верховному Существу. В самом этом слове «Существо» кроется мерзкое оскорбление божественной сущности. Однако число приверженцев «Существа», особенно в среде парижских аристократов, неуклонно множится. И в этом немалая заслуга Калиостро, который основывает здесь, как делал это в Митаве, Петербурге и Варшаве, египетские ложи, в которых подвергаются поношению и расшатываются основы религии и государства. Но было бы неправильно видеть в этом человеке последовательного заговорщика, ибо он постоянно переходит роковую черту, отделяющую заговор от обыкновенного обмана. У него происходят какие-то сборища, на которых занимаются не столько политикой, сколько фокусами и некромантикой. Постоянно можно слышать, что Калиостро то вызвал какого-то именитого покойника, то уничтожил трещинку или пузырек воздуха в чьем-то фамильном камне, и тому подобное.

Более того, мне удалось установить, что даже его занятия алхимическим искусством тоже не более чем обман. Чтобы замаскировать источник своих богатств, которыми его, конечно, снабжают рассеянные по всему свету члены секты, он в конце каждого месяца притворно запирается у себя в кабинете, где якобы изготовляет алхимическое золото.

Многозначительными намеками и как бы случайными оговорками он дает понять, что после каждого такого уединения его слуга относит ювелиру слиток, проба которого почти всегда выше луидоров.

Еще дает он понять, что его внезапные отлучки связаны с процессом омоложения, который постоянно приходится поддерживать. Этот шарлатан воображает, будто состоит в общении с семью ангелами, коим, согласно обряду египетских лож, поручено управление семью планетами (обращаю высокое внимание монсеньора на это число семь!); приписывает себе власть временно материализовать духов через посредство молодых девушек, которых называл голубицами или питомицами. Приобщая невинные души к чародейству, он, возможно, способствовал и растлению телесных оболочек, хотя достоверных сведений на сей счет не имеется.

Если и можно хоть что-нибудь сказать в защиту этого человека, то это будет лишь одно: он постоянно пятнал низким обманом «возвышенную» цель своего общества, состоящую в ниспровержении тронов. Но одновременно он привлекал к себе этим все новые и новые толпы черни. Поэтому неизвестно, какой мятеж более опасен: тот ли, что свершается руками возвышенных идеалистов, или же тот, который несет на своих знаменах пятна разнузданной низости. Во всяком случае оба они одинаково нежелательны. Поэтому граф Калиостро должен быть устранен наряду с известными монсеньору лицами, которые открыто проповедуют свои философские взгляды и тайно плетут заговоры против церкви и королевской власти.

Заканчивая характеристику Калиостро, упомяну, что в числе его ярых приверженцев можно найти представителей всех сословий. Здесь князья, прелаты, ученые, военная и гражданская знать, ремесленники, простолюдины. Даже такая высокая особа, как, например, герцог Люксембургский, не устоял перед его чарами. Все эти люди называют своего учителя не иначе как обожаемый отец и с готовностью повинуются ему. Они повсюду носят с собой его портреты: на медальонах, часах, веерах. Бюсты с надписью «Божественный Калиостро», изваянные из мрамора и отлитые из бронзы, украшают аристократические дворцы. Сам король оказывает ему свое покровительство.

И вот теперь, монсеньор, этот самозваный граф, этот авантюрист, являющийся на самом деле, как установила тайная служба ордена, сыном палермского купца, оказался замешанным в скандальном деле, и его имя стоит рядом с именем кардинала Рогана и королевы Франции!

Возможен ли еще больший позор, еще более глубокое падение?! Поистине Господь прежде ослепляет того, кого решает наказать. Королевская власть, монсеньор, находится в преддверии краха. Вместе с ней окончательно падет и влияние Матери Нашей Апостольской Католической церкви.

О глубоком кризисе, охватившем общество, можно судить хотя бы по слухам, которые распространяются сейчас по поводу предсказания Казота. В последнем донесении я уже имел честь указать высокому вниманию монсеньора этого опасного вольнодумца. Присовокуплю лишь следующее: ныне стало достоверно известно, что Жак Казот является видным иллюминатом-мартинистом. Оный господин был приглашен в числе многих придворных на обед, который давал один известный академик. Среди приглашенных находилось также лицо, всецело преданное интересам ордена, чье свидетельство поэтому внушает полное доверие. По словам указанного лица, обед проходил чрезвычайно весело. Говорили об успехах человеческого ума и о грядущих событиях, в которых присутствующие заранее приветствовали «освобожденный разум». Один только Казот казался грустным и хранил глубокое молчание. Когда его спросили о причине столь странного поведения, он ответил, что провидит в будущем страшные вещи. В ответ на это господин Кондорсе стал с присущим ему остроумием вышучивать Казота, всячески вызывая его на откровенность. В конце концов Казот, грустно улыбнувшись, сказал ему: «Вы, господин Кондорсе, отравитесь, чтобы избегнуть смерти от руки палача». Грянул дружный смех. Тогда Казот поднялся и, отодвинув бокал с вином, обвел присутствующих взглядом. «Вас, мой бедный Шамфор, — тихо сказал он, — заставят перерезать себе жилы. Вы же, Бальи, Мальзерб и Рушер, умрете на эшафоте, посреди заполненной народом площади».

Он хотел еще продолжить свое мрачное пророчество, но герцогиня де Грамон, смеясь, перебила его: «Но наш пол по крайней мере будет пощажен?» — «Ваш пол? — переспросил Казот. — Вы, сударыня, и много других дам вместе с вами, вы будете отвезены на телеге на ту же площадь со связанными назад руками». Сказав это, Казот изменился в лице; его голубые глаза, казалось, вот-вот наполнятся слезами. И этот шестидесятивосьмилетний человек, с убеленной сединой головой патриарха, был так величествен в своей безысходной печали, что смех гостей внезапно умолк. Только госпожа Грамон сохраняла еще шутливое настроение. «Вы сейчас увидите, — воскликнула она, — что он даже не позволит мне исповедаться перед казнью». — «Нет, сударыня, — покачал головой Казот, — последний казнимый, которому сделают такое снисхождение, будет… — Он запнулся на мгновение: — Это будет… король Франции…»

Взволнованные гости стали подниматься из-за стола. Казот молча поклонился хозяину, извинился и собрался уходить. Но герцогиня Грамон преградила ему дорогу. Принужденно улыбаясь и досадуя на себя за то, что вызвала своими вопросами столь мрачные пророчества, она, как бы призывая Казота закончить все шуткой, спросила: «А вы, господин пророк, какая участь ожидает вас самого?» Он ничего не ответил ей, но и не трогался с места, уставясь глазами в пол. Потом вдруг поднял голову и равнодушно, ни к кому особенно не обращаясь, сказал: «Во время осады священного города один человек семь дней подряд ходил вокруг его стен, взывая к согражданам: «Горе вам! Горе!» На седьмой день он вскрикнул: «Горе мне!» В этот момент огромный камень, пущенный неприятельскими осадными машинами, попал в него и убил наповал». С этими словами Казот вновь поклонился и вышел.