Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона

Утратив телесный облик, Долорес проносилась сквозь непролазные дебри, где в малярийном чаду свивались исполинские змеи, и стены из каменных плит обретали прозрачность стекла перед ее бесплотным всевидящим оком.

Вид окровавленных тел, с которых сдирали кожу, так же мало смущал ее дух, как оргия вокруг жертвенного сенота [38] Ритуальный колодец. , где в немыслимых позах греха перемешались люди и звери. «Дом пыток», «Дом каменных ножей» — макабрические дворцы Шибальбы, ступенями пирамид вознесенные над мирской скверной, — тоже не для нее. Она уже прошла приемные испытания.

Тускнело и меркло дивное сияние, проницавшее суть и плоть. Набросив на роскошные плечи мерцающее покрывало Млечного пути, Никта — владычица Ночи — выплывала на небосвод, и бок о бок с ее челном покачивалась ночная барка Нут. «Змей туч» Мишкоатл, их младший ацтекский брат, уже зажег мигающие огни, обозначив фарватер. Мудрый бог чисел и звезд, он исчислил место и время каждой эфемериде от начала мира и до скончания лет.

Все боги — Единый Бог. Семь тихих звездочек в венце Мадонны указали Долорес дорогу на Запад. Весь в электрических сполохах горизонт обозначил границу подлунного мира. Россыпью елочных украшений переливался бессонный город. Растянувшись вдоль побережья гирляндами улиц, он любовался своим отражением в черном лаке океана, где плясали под перестук черепов разноцветные змеи Коэтликуэ.

Хозяйка земли и смерти властно звала в свои объятья, разбрызгивая капли жертвенной крови на все четыре стороны света. В сплошные полосы сливались стоп-сигналы машин на грохочущих автострадах, рубиновые светлячки зловеще подмигивали с плоскостей самолетов, ходовыми огнями вперивались друг в друга суда. Телевизионные мачты, газгольдеры, крыши высотных отелей — всюду рдели зловещие знаки.

Долорес увидела свое отражение в глубине зеркального стекла: плиссированный тюльпан короткого платьица из черного шифона, жемчужная заколка, тяжелые серьги до плеч. Она выглядела потрясающе. Прическа, макияж, выгодно подчеркивающий высокие скулы и, сегодня особенно, неистовые глаза. Мастер, которого ей рекомендовали, потрудился на славу.

На фоне сластей, изобильно разукрашенных кладбищенской символикой, в ее лице проявилась та самая, бесовски притягательная, ассиметрия, которую ухитрился поймать пеон, рисовавший Кончу. Откровенно любуясь собой, сеньора Альба не оставила без внимания и шедевры кондитерского искусства: облитые сахарной глазурью черепа с кремовыми сердечками, шоколадные катафалки, веселые скелетики из цветной карамели. Торты вообще были вне всякой конкуренции. Склепы со скорбящими ангелочками и опрокинутыми факелами, вороны, совы. Потрясая грозными символами страшного суда, купались в волнах клубничного конфитюра всадники апокалипсиса. На могильном холмике из зеленого марципана плясала в обнимку парочка влюбленных покойников.

Мексиканцы вообще довольно своеобразно относятся к смерти. Но то, что ежегодно творится на улицах первого ноября — в день всех святых, граничит с повальным безумием. По крайней мере, так кажется иным иностранцам, далеким от обычаев древней страны, что собственной кровью вспоила богов. Они ушли глубоко под землю, каменные идолы с клыками ягуаров и жалами змей; свившиеся в клубок оперенные анаконды; исчадия ада с орудиями пыток в когтях. Мечом разрублена цепь времен. Крестом запечатана гайна. Навечно сомкнуты тяжеловесные уста циклопической головы, оплетенные цепкой лианой. И череп из горного хрусталя, пронизанный пузырями, издевательски скалится в мертвенном свете музейных ламп. Пусты провалы глазниц и стиснуты зубы, выточенные, вопреки всем канонам кристаллографии, из цельного куска.

О чем грезила доктор Монтекусома Альба, стоя у витрины кондитерской в мистическую ночь всех святых? Что-то странным образом переместилось в ее памяти. Произошло некое раздвоение, похожее на тревожный сон. Причем, не обязательно кошмарный. Напротив, видения могут оказаться на диво желанными, но непонятное беспокойство не дает безоглядно отдаться их власти. Словно знаешь заранее, что такое уже было однажды.

Переждав легкое головокружение, Долорес взяла себя в руки. Она просто перетрудилась. Они с Яго-Роберто совершенно правильно сделали, что вырвались на неделю в Акапулько.

Дивное море и карнавал в самом разгаре… А от такой прически, как у нее, можно сойти с ума. В Мехико она не могла бы позволить себе полтора часа провести в кресле. Вытянув руку, Долорес мимолетно глянула на свежий лак ногтей и вдруг вспомнила, что, собственно, привело ее в эту соблазнительную лавчонку. Сентиментальная причуда, не более. Увидев у маникюрши пряничное сердце с перекрещенными костяшками из миндаля, она подумала, что после семи лет брака ей стоит напомнить Яго-Роберто о безоблачных днях в Лагуне де Монтебелло.

Долорес вошла в кондитерскую, наполненную жизнерадостным хохотом юных парочек и умопомрачительным запахом ванили.

Показав на приглянувшийся ей марципановый череп, она попросила украсить обсыпанную кокосом маковку все еще милым именем. Не сердце, но Адамову голову, с пожеланием долгих лет, подарит она мужу, как это водится у добрых друзей. Пожилая женщина за прилавком взялась прилежно выкладывать буквы кубиками цуката.

Из окна кондитерской хорошо была видна забитая гудящими автомобилями авенида, по которой, на манер слаломистов, выписывали головоломные кренделя мальчишки на роликах. Кто в устрашающей маске, кто просто с размалеванной рожей, гонялись они за голоногими ведьмочками, заглушая свистом и гиканьем вой одурелых клаксонов.

Приняв перевязанную креповой лентой коробку, Долорес с некоторой опаской перебежала на другую сторону, улицы где горела неоновая вывеска «Фиеста Американа Кондеса». Над крышей отеля взлетали дымные струи фейерверка. Сквозь окружающий грохот и гам пробивались звуки духового оркестра. Где-то совсем близко играли ламбаду.

И опять Альбе показалось, что жизнь, как заезженная пластинка, выводит ее на уже пережитую борозду. Словно они с Яго-Роберто после долгого перерыва вновь приехали сюда, в Акапулько, остановились в той же гостинице и должны повторить свои роли в когда-то отыгранном спектакле.

В каком именно, она, как ни силилась, не могла вспомнить, но смутно предчувствовала развязку пьесы, узнавая вновь и вновь декорации.

Стуча высокими каблуками по узорному мрамору, Долорес пересекла холл и вызвала лифт. Опустившись двумя этажами ниже, вышла в сад, где были накрыты столы для ужина. Возле стойки с аперитивом препиралась пожилая чета, а малость поодаль покачивалась еще одна фигура в траурном плаще и цилиндре мортуса. Похоже было, что сеньор успел основательно накачаться. Внимательно оглядев столики и не обнаружив мужа, Долорес перевела взгляд на сверкающие лотки, где прохаживались, набирая закуски, джентльмен в белом смокинге и морской офицер со своей дамой. Ярилось пламя, на котором повара в колпаках обжаривали истекающие соком куски мяса, официанты в общитых позументом фраках обносили бокалами с шампанским. Веселье было в самом разгаре. Усатые оркестранты, придавленные тяжестью необъятных сомбреро, в поте лица наяривали все ту же ностальгически памятную ламбаду. Несколько пар уже вертели задами на танцевальном круге. Дробные вспышки, меняя цвета, выхватывали сладострастно трепещущие бедра и ходящие ходуном груди. Вперемешку с вечерними туалетами мелькали карнавальные костюмы.