Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста

Лучший каллиграф «Всепоглощающего света» лепестками чампы и мирта выложил на скатерти узорную кайму.

Норбу Римпоче, получивший третью степень по медитации после того как провел два года замурованным в темной пещере, не оценил оказанного ему почета. Он вообще не обратил внимания на изощренное гостеприимство, которым его окружили здесь, в крохотном оазисе посреди бескрайней пустыни.

Приученный к холоду и закаленный в скитаниях йог сел подальше от благовонных грелок и почти не притронулся к предложенным яствам. Лишь отведал кислого молока, плеснув немного в кокосовую нищенскую чашу, которую держал при себе. Немного погодя высосал несколько плодов, оставив неповрежденными косточки с зародышами новой жизни, и налег на чай, щедро приправленный маслом, содой и слегка поджаренной ячменной мукой. О яйцах и пиве, разумеется, не могло быть и речи.

Разочарованный, даже раздосадованный хозяин демонстративно осушил почти полный сосуд чанга и вслух пожалел о том, что не позаботился подогреть водки.

Норбу выслушал стариковскую браваду с полнейшим безучастием. Следуя сугубо личным путем внутреннего озарения, он менее всего был озабочен чужими добродетелями или грехами. Точно так же его совершенно не занимала беседа с охочим до метафизических изысков собратом. Он не ведал скуки и не искал чужой мудрости. Если его бесстрастный дух, отстоявшийся, как вода в колодце, и волновали какие-нибудь вопросы, ответ на них мог прийти лишь из таинственных сумеречных глубин, полностью защищенных от внешних влияний.

Целиком ушедший в себя, он не поддерживал разговора, хотя ответы давал в достойной манере, не проявляя неудовольствия или спешки. Видимо, просто привык к тому, что в поисках истины люди постоянно докучали ему своими, в сущности, мелочными делами. В равной мере сострадая всем бьющимся в тенетах иллюзии существам, он словно бросал мимолетный взгляд на муравьиное бессмысленное мельтешение и, не вникая сердцем, давал всем и каждому один и тот же ответ. Формула избавления от мук выглядела предельно совершенной и ясной, несмотря на то что следовать ей было едва ли возможно. Да, именно желания, ненасытно когтящие человеческое сердце, вовлекают нас в круговорот страданий, привязывая к призрачным прелестям бытия. Но как приневолить себя к неучастию в этом пестром и заманчивом торжище? Как убить ростки любви и ненависти? Как научиться ничего для себя не хотеть?

Невзирая на различия в трактовке основ буддийского вероучения, оба собеседника знали, что подобная задача не решается на уровне привычной житейской логики. Но если Нгагван Римпоче, достигший высот на весьма почетной ниве учености, преуспел в толковании абстрактных, блистательных в своей отрешенности положений индийской доктрины Навьяньяя, то поклонник тантрических экзерсисов Норбу целиком полагался на погружение — самадхи, где все узлы развязываются как бы сами собой.

Поэтому им нечего было сообщить друг другу. Так ветер пролетает сквозь встречный ветер, как тень, не смешиваясь, покрывает чужую тень.

— Каковы ваши намерения, преподобный? — выказал вежливый интерес верховный лама, хотя уже знал из письма, привезенного Норбу, что тот надеется совершить паломничество в долину.

— Отправлюсь навстречу свету, — гость ограничился простейшим эвфемизмом.

— Еще одна долина на вашем пути, — одобрительно кивнул лама Нгагван. Иносказание получилось нарочито двусмысленным, так как под «долиной» можно было понимать и секретную страну за перевалом, и одну из стадий умственного погружения.

Норбу давалась полная возможность «не понять» скрытый намек и повернуть тему в русло духовных упражнений и прочей близкой ему материи. В этом случае верховный был готов показать гостю уникальные магические мандалы, написанные великими красношапочными ламами. Если же будет выбрана откровенность, и речь коснется таинственных сил, бушующих там, за перевалом Лха-ла, то Нгагван попробует предостеречь собрата от слепой веры. Майя — это отражение зеркала в зеркалах. Даже порвав цепи санскары и узрев полыхающий свет, человек может запутаться в тенетах иллюзии. Всепоглощающее сияние ослепляет свыкшиеся с мраком подземелья глаза. Взлет к несказанным вершинам может присниться летящему в пропасть.

— Еще одна долина, — сцепив сухие тонкие пальцы, повторил Нгагван. — Еще один перевал… Последний?

Но йог не принял или, вернее, не понял словесной игры.

— Я готов, — просто ответил он, угадав недосказанное.

— Ваша решимость под стать заслугам, — умело польстил старик. — Недаром вам каждодневно слышится плеск волн в море освобожденных энергий… Что касается меня, то я никудышный пловец и вряд ли скоро увижу другой берег.

Какое бы эстетическое наслаждение испытал старый лама, если бы мог надеяться на то, что собеседник понимает его. Каждое слово было как зерно в четках. Рассчитанная на посвященного образная система не столько раскрывала мысль, сколько множила ее бесчисленные оттенки. Давая понять, что не надеется в этой жизни достичь высшего просветления, верховный лама как бы намекал на совершенно иное знание, доступное именно ему, мыслителю, труженику, и ускользающее от интуитивистов, способных не более чем грезить среди ясного дня.

Норбу промолчал с неопределенной улыбкой. Все внешнее им воспринималось как тающий дым.

Слепя огранкой, рассыпались в ледяных испарениях непостижимые шлифованные камни. Складывался мгновенный узор и сразу исчезал, а гулкая пустота долго отщелкивала протяжное эхо. В игре бесчисленных сочетаний замыкались и вновь разматывались зодиакальные циклы, и в случайно повторенной раскладке кому-то снилась, наверное, вспыхнувшая метеором чужая судьба.

То, что для Нгагвана было отвлеченной метафизической категорией, Норбу воспринимал со всей чувственной полнотой. Он был ликующей частицей, летящей сквозь мрак и холод к звездному целому, застилавшему уже весь горизонт. За мгновение до встречи он готовился навсегда забыть однажды навеянный сон, чтобы разом вспомнить все-все и, прочертив небо, рассыпаться невидимой пылью.

— Как же вы доберетесь туда? — с едва уловимой ноткой осуждения спросил Нгагван Римпоче. Он явно давал понять, что не станет помогать человеку, который, увы, не нуждается ни в чьей помощи.

— Богатый саиб, который прибыл издалека с прекрасной апсарой, одетой мужчиной, взял меня в свой караван.

— Что? — едва владея собой, прошептал пораженный старик. — Белые люди тоже хотят проникнуть в долину?

— Они приехали издалека, чтобы увидеть свет.

Верховный мимолетно отметил, что язык Норбу беден и вместе с тем перегружен ненужными оборотами. Но не это взволновало его, совсем не это… Сбывались самые мрачные опасения. Чужие люди собирались, причем совершенно открыто, спуститься в зеленые низины с перевала Лха-ла!