Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

— Я мечтаю о том же. Ведь я по натуре домоседка. Скорей бы кончилась война!

— Теперь уже скоро. Надо читать газеты. Дни Германии сочтены.

— А если начнется новая война?

— С кем же?

— Не надо саркастического тона, Андрюша. Может, с Турцией, с Китаем.

— Лучше скажи — с марсианами!

— А если будет война внутри России?

— У нас была революция! Больше не будет.

— Все равно я с тобой не согласна. Я не зарекаюсь.

За ужином Андрей возобновил спор.

— Мы с тобой как птицы, — сказал он, — как домашний гусь Мартин, который летал в Африку.

— Я подозреваю, что, вернувшись в птичник, Мартин забыл про Африку, — возразила Лида. — Женился, развел детей. Нужна ли Африка домашним гусям?

— Нужна, — сразу ответил Андрей, — чтобы не попасть на сковородку. Домашние гуси не знают, что от сковородки можно улететь. А мы знаем.

Лидочка пожала плечами, поднялась из-за стола, начала убирать тарелки. Они теперь столовались в своей комнате — это было дешевле и чище, — в Батуме уже были случаи холеры, которую принесли из Турции солдаты.

Она понесла посуду на веранду, чтобы спуститься на задний двор и там ее помыть. Андрей смотрел ей вслед — платье Лидочки было чуть тесно, это было прошлогоднее платье.

В дверях Лидочка остановилась, гневно обернулась и сказала:

— Не смей так смотреть на меня!

— Почему?

— Потому что ты меня раздеваешь — я всей спиной чувствую.

— У меня и в мыслях такого не было! — возмутился Андрей. — Я просто смотрел.

— Тогда мне тем более обидно, — непоследовательно сказала Лидочка и исчезла с глаз.

Покинуть Батум оказалось нелегко. Андрей рассчитывал, что ему помогут в комендатуре, — не зря же он две недели занимался, в сущности, филантропической деятельностью. Но обнаружилось, что шапочные знакомства, заведенные Андреем среди тамошних военных чиновников и врачей, ничего не могли дать — он все равно оставался чужим. К тому же с началом отступления на кавказском фронте обнаружилось немало влиятельных беглецов, которым было необходимо вырваться из Батума в Крым или Одессу.

Андрей ходил и в порт, разговаривал там со шкиперами и матросами, не гнушался и малыми шхунами, но безрезультатно.

С Авдеевым Андрей общался не более, чем необходимо. Он продолжал числиться в экспедиции, которая закончилась так неудачно, — даже рабочие тетради и записи, прорисовки и оттиски надписей — не говоря о ящиках с находками — покоились на дне Черного моря. Авдеевы, вложившие все свои средства, как понимал Андрей, в табак или другие контрабандные товары, были разорены. Им даже трудно было собрать денег, чтобы отъехать в Москву. Пока что Авдеев обивал пороги батумских тыловых управлений и гудел в тесных пыльных кабинетах, выпрашивая компенсацию.

В последний раз Андрей виделся с ними, когда хоронили Тему Карася. Карася море выбросило на четвертый день. Андрей добился выдачи тела экспедиции и похоронил в отдельной могиле. Он даже купил цветов, а Лидочка соорудила из них большой венок с лентами, на которых было написано золотом по белому:

«Незабвенному Артемию Иосифовичу Карасю от друзей и сотрудников по экспедиции».

После похорон Андрей представил Авдеевым Лидочку. Пока батюшка в небольшой кладбищенской церкви скороговоркой отпевал Карася — розового, гладкого, он был совсем не похож на утопленника, — Ольга Трифоновна успела рассказать Лидочке о жутком и безвыходном положении утонувшей экспедиции. Ольга сама уже верила в бескорыстие свое и супруга.

Российского так и не нашли.

Вскоре Авдеевы уехали в Тифлис — оттуда они полагали более удобным добраться до Москвы. В Тифлисе жили коллеги Авдеева. Андрея они с собой не позвали — более того, забыли попрощаться. Может, боялись, что Андрей будет проситься с ними.

Сентябрь стоял жаркий, душный, налетали грозы, и на море поднималось волнение. Всю ночь струи дождя колотили по окнам, и слышно было, как ухают валы, разбиваясь о гальку.

От духоты, шумных нервных ливней и безнадежности Лидочка стала капризной и раздражительной. Она не говорила, что жалеет о прошлом, но Андрей подозревал, что она именно так и думает. После первых двух ночей в их отношениях наступило похолодание — Лидочка испугалась, что у нее будет ребенок, именно сейчас, когда неизвестно, где самим приклонить голову. Андрей ложно истолковывал ее состояние — виня себя в грубости и все более опасаясь, что в один прекрасный день Лидочка предложит ему расстаться.

В понедельник с утра Андрей пошел в порт. Лидочка осталась в гостинице: у нее болела голова и немного лихорадило — Андрей испугался, не схватила ли она малярию, и велел не вставать с постели, обещав купить в аптеке хины.

Когда он подошел к порту, то увидел, что у пирса стоит транспорт, переоборудованный из пассажирского парохода. Он привез солдат. Андрей подошел, чтобы узнать, куда и когда транспорт намерен отправиться дальше, но никто ничего толком сказать не мог.

И тут его окликнули:

— Андрюша! — Аспасия, в темном длинном платье сестры милосердия и шляпе с вуалью, бежала к нему, подобрав край юбки.

— Госпожа Аспасия! Вы что здесь делаете? — Андрей обрадовался, увидев ее. Движения ее фигуры, наклон головы, линия пальцев — все это вызвало в нем прежние чувства, и в то же время Андрей, о чем Аспасия и не подозревала, повел себя как настоящий женатый господин — то есть оглянулся через плечо и даже отступил на полшага, как будто был уже виноват в неверности.

— Андрей! Как приятно родную физиономию увидеть, ты не представляешь! Ну как ты? Отойдем в тень, тут испечься недолго… иди сюда, дай на тебя погляжу — я уж волновалась, не знала, что с тобой. Но я думала, выплывешь!

— Господи! — загремел над ухом звучный баритон. — Неужто ты живой, а я за упокой твоей души литургию заказал. Ты мне теперь двенадцать рублей должен.

— Гриша, не говори так! — сказала Аспасия возмущенно.

— Не говорю, не говорю, знаю, ты мне эти деньги дала.

— Гриша!

Андрей понял, что военлет Васильев не лжет, — Аспасия в самом деле заказала литургию. Теперь ей неловко об этом вспоминать — вдруг Андрей обидится.

Но Андрею не было обидно — наоборот, он был растроган.

Они стояли в тени рифленого железного пакгауза. Кричали чайки, солнце было ослепительным, но уже не таким жарким, как две недели назад.

— Авдеевы уехали в Тифлис, — сказал Андрей. — Российского я так и не видел — и не знаю, где он, что с ним.

— Может, утоп? — спросила Аспасия.

— Не знаю, поэтому надеюсь. А вот Карась, фотограф наш, утонул. Мы его похоронили.

— Господи, прими душу грешную. — Аспасия перекрестилась.

— Нам Покровский нужен, — сказал Васильев. — Ты Покровского не видел?