Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

До дому Мученик добрался еле живой и весь следующий день не вылезал наружу, ожидая, чем кончится игра большевика Гавена.

Он оказался прав.

На следующий день в городе, потрясенном ночными расстрелами на Малаховом кургане, начал действовать временный военно-революционный комитет, составленный из большевиков. Первым приказом комитета был арест всех офицеров флота во избежание их поголовного уничтожения вошедшими в раж убийцами.

На некоторых кораблях матросы сопротивлялись и не отдавали своих офицеров. Если там дело срывалось, Гавен не расстраивался. Город был парализован — лидеры меньшевиков и эсеров либо прятались, либо оказались в тюрьме, а некоторые были убиты вместе с офицерами. Военно-революционный комитет стал единственной властью в городе, достаточно решительной, чтобы, использовав матросский террор, через несколько дней вернуть своих опричников в экипажи.

Весь день Елисей Евсеевич бродил по своей девичьей комнатке, в которую так ни разу и не привел свою Раису. Порой он присаживался к узенькому гимназическому столу и начинал писать, волновался, ломал перо, менял его, пачкая пальцы чернилами, снова писал и рвал листы бумаги.

Так и не написав, чего хотел, он лег в постель, не заснул, вскочил, ночью зажег лампу, хоть хозяйка и сердилась, берегла керосин, и без помарок, быстро и легко, написал заявление о приеме в социал-демократическую партию большевиков.

С утра он пришел в Совет, там еще бродили растерянные и никому не нужные вчерашние правители города, узнал от них о создании военно-революционного комитета, отнес туда заявление и, не моргнув, выдержал яростный взгляд Гавена.

— Как ты ускользнул? — спросил наконец Юрий Петрович с искренним удивлением.

— Откуда? — сделал большие глаза Мученик.

— Ладно уж притворяться. Тебя должны были расстрелять.

— Откуда ты знаешь об этом, товарищ Гавен?

— Птичка донесла.

— У тебя уже и птички в доносчиках?

— Я вызову караул.

— Подожди, Юрий Петрович. Сначала прочти.

Он протянул Гавену заявление о вступлении в партию большевиков.

Тот прочел, окинул Мученика ироническим взглядом и сказал:

— Заходи.

— Может, вы не пожалеете, что меня не расстреляли, — сказал Елисей.

Пока Мученик ждал убежавшего куда-то Гавена, он раскрыл свежую севастопольскую газету. В ней был список жертв матросских самосудов. Под номером 23 шел Е. Мученик. Видно, в редакцию попал заранее составленный список. Под номером 29 числился капитан Оспенский.

На этот раз путешествие было относительно коротким. В плавании по реке времени Андрей научился оценивать длительность прошедшего времени. Это было, как оказалось, уникальное качество, не свойственное более ни одному из путешественников.

В полете Андрей потерял равновесие, упал и ушиб локоть. Так что сначала он почувствовал острую боль и лишь затем смог открыть глаза. Ему показалось, что он остался в той минуте, из которой бежал, — вокруг было так же темно, так же моросил ледяной дождик и дул порывистый ветер.

Андрей приподнялся, потирая локоть, и оглянулся — вокруг было пусто. Как будто никогда сюда не приходили люди.

И тут же он услышал легкие шаги…

Он не успел подняться и встретить Лидочку — она налетела на него и чуть не опрокинула вновь.

— А знаешь, — говорила она, целуя при том его щеки, уголки губ, глаза, лоб мокрыми, но горячими губами, — знаешь, я видела, как в точке твоего появления возникло зеленое свечение и потом лопнуло — как будто очень большой воздушный шар. Ты слышишь?

Андрей прижал ее к себе:

— Ты ждала меня? Ты долго ждала?

— Какое счастье! — сказала Лидочка и громко чихнула. — Я жду тебя всего вторые сутки. Я знала, что ты ненадолго улетишь. Но ты не бойся, я сказала Ахмету, что я тебя дождусь, и он поверил — он дал мне такую теплую бурку, ты просто такой не видел. Идем, а то ты замерзнешь! Я когда узнала, что Иса передал тебе портсигар, я упала в обморок, честное слово. Когда увидишь Ахмета, спроси, он подтвердит, а Ахмет повез в Симферополь главного муфтия Челибиева, это очаровательный мужчина, ты не представляешь, он не мог тебя дождаться…

— Погоди, моя любимая, погоди, моя хорошая, — сказал Андрей. — Пойдем отсюда. Они же могут вернуться.

— Нет, — уверенно возразила Лидочка. — Они не вернутся. Они выполнили, что от них требовалось, — они запугали город, а теперь власть захватили большевики.

Лидочка провела его за невысокий каменный забор, за которым, под одиноким тополем, было устроено ее логово.

— Садись, — сказала она, — тебе надо немного отдохнуть.

Большая кавказская бурка сохранила внутри Лидочкино тепло. Они забрались в нее и прижались друг к другу очень тесно, чтобы поместиться под буркой. Они стали целоваться, потому что им не хотелось больше говорить — ими овладело неуемное страстное, нервное желание — как истерический смех. Еще два дня назад они не знали, что когда-нибудь будут снова вместе, и теперь их тела как бы требовали убедиться в том, что они вернулись друг к другу. И это соединение было более мучительным и сладким, чем их первые ночи в Батуме.

А потом им надо бы идти в город — зачем оставаться в нехорошем месте. Но так и не разъединившись, они заснули. И проспали до утра, когда дождь пошел сильнее и они уже не могли согревать друг друга. Накрывшись буркой, как громадным зонтом, они побежали в тот дом, который им достался по наследству от Ахмета, и налетавший порывами ветер хотел вырвать у них бурку или хотя бы опрокинуть их на землю.

Старуха, хозяйка домика, еще спала, они на цыпочках прошли в свою комнату и снова заснули.

Новый, 1918 год Лидочка с Андреем встретили в Симферополе в доме тети Маруси. Уже неделю они жили там, намереваясь уехать в Москву, что с каждым днем становилось сделать все труднее. Они надеялись на помощь Ахмета, ставшего при татарском правительстве немалым человеком. Надежда была на специальный поезд до Киева, которым туда отправлялась депутация Крымского курултая для переговоров с Украинской Радой о трех северных уездах Крыма и о военной помощи Украины Симферополю. Но поезд все откладывали из-за боев с Центрофлотом в Евпатории и Феодосии.

Андрей полагал, что Новый год они встретят одни. С утра тридцать первого он отправился на оскудевший рынок, где ему повезло — там торговал мукой его бывший однокашник Киприати. Андрей вернулся домой с добычей: три фунта муки, два фунта яблок и, что удивительно, — принес полголовы сахара.

День тридцать первого был сумрачным, ветреным, но без снега. В комнате не было света, и в полумраке Андрей остановился пораженный — в углу перед трюмо стояла небольшая зеленая елка, на которой поблескивали серебряные гирлянды.