Клиффорд Саймак - Мастодония

– Мне такая жизнь кажется непривлекательной, – сказала Райла.

– По современным стандартам, – заметил я, – так и есть. Но посмотри на это с точки зрения пионеров заселения этого края. Некоторые из наших молодых людей вновь поднимают эту идею. Они зовут назад, к земле. Вряд ли это во всех отношениях плохо.

– Эйса, ты говорил, что видел это создание и что в селениях бывает страх перед пантерой. Значит, другие тоже видели его.

– Видимо, они неотчетливо видели кошачью морду.

– Но улыбающаяся пантера!

– Когда люди видят пантеру или то, что они считают пантерой, они не слишком расположены замечать какую-то там улыбку. Они боятся. В их интерпретации улыбка может стать оскалом.

– Не знаю. Все это так фантастично. И еще твои раскопки. И Боусер, раненый наконечником Фолсона. И зеленые кости динозавров.

– Райла, ты просишь объяснения. А объяснения у меня нет. Есть искушение связать все это. Я не уверен, что все эти загадки как-то связаны. И не упрекнул бы тебя, если бы ты уехала. Не так-то приятно столкнуться со всем этим.

– Пожалуй, неприятно, – согласилась она, – но все это важно и волнует. Если бы мне рассказал это кто-нибудь другой, я бы непременно уехала. Но я знаю тебя. Ты всегда честен в своих мыслях, даже если тебе это неприятно. Все это немного пугает. У меня ощущение, что я стою на краю чего-то, чего не понимаю, возможно, какой-то великой действительности, которая заставит нас выработать новый взгляд на мироздание.

Я засмеялся, но смех вышел немного натянутым.

– Давай не будем воспринимать это так серьезно, а будем делать шаги постепенно. Этот путь легче.

– Пусть будет так, – согласилась она, и в голосе ее прозвучало облегчение. – Интересно, как там Боусер.

Когда через несколько минут мы добрались до дома, стало очевидно, что с Боусером все в порядке. Хайрам сидел на задней веранде, а Боусер распластался у его ног. Увидев нас, Боусер приветливо завилял хвостом.

– Как он? – спросила Райла.

– Да все нормально, – отвечал Хайрам. – Мы с ним провели хороший день. Сначала сидели и наблюдали за малиновкой и много разговаривали. Я промыл ему рану; она теперь выглядит хорошо. Крови там больше нет, и рана начинает по краям затягиваться. Боусер – хорошая собака. Он спокойно лежал, когда я очищал рану, даже не дернулся. Он знает, что я ему помогаю.

– Ты ел что-нибудь? – спросил я.

– В холодильнике был кусок жареного мяса, и мы с Боусером поделили его. Остаток я дал Боусеру на ужин, а себе сделал яичницу. Мы сходили и собрали яйца. Их оказалось одиннадцать.

Хайрам медленно поднялся на ноги.

– Раз уж вы здесь, пойду-ка я домой, а утром вернусь, чтобы позаботиться о Боусере.

– Если у тебя есть дела, можешь не приходить, – сказал я. – Мы позаботимся о нем.

– Конечно, дела есть, – сказал Хайрам с достоинством, – всегда есть что делать, но я обещал Боусеру. Я сказал ему, что буду ухаживать, пока он не выздоровеет.

Он спустился по ступенькам и уже пошел было к воротам, но вдруг остановился.

– Забыл, – сказал он, – я не закрыл курятник. Его нужно закрыть. Здесь полно скунсов и лис.

– Можешь идти спокойно, – сказал я. – Я сделаю это сам.

Шум прямо подбросил меня в постели.

– Что случилось? – сонно спросила Райла со своей подушки.

– Что-то с курами.

Она протестующе пошевелилась.

– Неужели здесь по ночам нельзя спать? Прошлой ночью Боусер, теперь куры.

– Это все проклятая лиса. Их тут стало втрое больше, чем раньше. Курятник как решето.

В ночи слышался шум испуганных птиц.

Я выдернул ноги из постели, нашел на полу шлепанцы и впихнул в них ноги.

Райла села.

– Что ты собираешься делать?

– На этот раз я до нее доберусь. Не зажигай света. Спугнешь.

– Сейчас темно, ты ее не увидишь.

– Светит полная луна. Увижу.

В закутке на кухне я нашел дробовик и коробку патронов. Два я загнал в стволы. Боусер в своем углу заскулил.

– Ты останешься здесь, – сказал я, – и будешь молчать. А то всполошишь все вокруг и спугнешь лису.

– Будь осторожен, Эйса, – предостерегла меня Райла, стоя в дверном проеме.

– Не тревожься. Все будет нормально.

– Накинь что-нибудь. Не следует выбегать туда как есть, в пижамных штанах и шлепанцах.

– Все будет в порядке. Я не задержусь.

Ночь была светла как день. Огромная золотая луна сияла прямо над головой. В мягкости лунного света двор выглядел как японская гравюра. В ночном воздухе висел тяжелый запах сирени.

Из курятника все еще неслись неистовые, пронзительные птичьи крики. В углу двора была клумба махровых роз. Идя крадущимся шагом по мокрой холодной траве, тяжелой от росы, как и предсказывала Райла, я подумал, что лиса не в курятнике, а в розовом кусте. Я подкрался к розам с ружьем наготове. Глупо, говорил я себе. Лиса либо в курятнике, либо удрала. Она не станет прятаться в розах. Но предчувствие упорствовало: здесь. Думая об этом, почти зная это, я еще подивился, откуда я знаю, как это может быть, чтобы я знал.

И в тот момент, когда я подумал об этом, все мысли и удивление выветрились из меня. Из розового куста прямо на меня уставилась морда, совиные глаза, усы. Она смотрела не мигая, и никогда прежде я не видел это лицо так ясно и так долго. Раньше мы с ним едва встречались взглядом. Но теперь оно было здесь, и в лунном свете четко выделялся каждый ус. Усы я видел впервые.

Заинтересованный и испуганный, но более заинтересованный, я двинулся вперед с ружьем наизготовку, хотя теперь я знал, что не использую его. Что-то говорило мне, что я подошел к нему ближе, чем следует, но я сделал еще один шаг и на этом шаге споткнулся, или мне показалось, что споткнулся.

Когда я вернул себе равновесие, вокруг не было ни роз, ни курятника. Я стоял на пологом склоне, поросшем невысокой травой и мхом, а наверху холма была березовая рощица. Сияло солнце, но не было жарко. Кошачье лицо исчезло.

За спиной прозвучали тяжелые шаркающие шаги, и я обернулся. Шаркающая, тяжело шагающая масса была футах в десяти от меня выше. У нее были поблескивающие клыки и длинный хобот, раскачивающийся из стороны в сторону. Она была не более чем в десяти футах от меня и надвигалась. Я побежал. Как испуганный кролик, я мчался вверх по склону. И, черт возьми, если бы я не убежал, этот мастодонт растоптал бы меня. Не заметив меня, он просто протопал мимо, ступая изящно и стремительно, несмотря на свою грузность.

– Мастодонт, – сказал я себе, – во имя любви Христа, мастодонт!

Мой мозг, казалось, поймал и удержал одно только это слово – мастодонт, мастодонт. Ни для чего другого в нем не было места. Я стоял, обернувшись к куще берез, мой мозг был как иглой пронзен этим словом, а зверь, шаркая, шел вниз по склону, направляясь к реке.