Денис Бурмистров - Равновесие Парето

Мимо проплыло чье-то перекошенное злобой лицо, я почувствовал, как меня понесло в одну сторону, а сумку, которая повисла где-то на уровне колен, потащили в другую сторону. Я возмущенно вскрикнул, рванул, рванулся сам… и оказался прямо перед лестницей, ведущей в открытый люк. Оттуда пахло сеном и машинным маслом, я почувствовал идущее тепло, свет. Кто-то большой протягивал мне руку. Я лишь на секунду замешкался…

— Я не могу больше здесь! — истеричным фальцетом заверещали слева и мне в лицо плашмя ударили чем-то плоским, тяжелым.

Острая боль в носу как разорвавшаяся бомба! Перед глазами вспыхнули и поплыли нестерпимо яркие пятна! На губы плеснуло горячим, я потерял равновесие и упал на бетон, зажимая лицо руками. Из глаз текли слезы, я в голос завыл от обиды и боли. Потом поднялся-таки на колени, слепо пошарил вокруг в поисках сумки. Меня грубо толкнули, и я вновь повалился на бок, каким-то краем сознания отмечая, что пачкаю пальто. До моих ушей донеслись гортанные крики, хлопок закрываемого люка и нарастающий гул двигателя. Вертолет взлетал!

Преодолевая нахлынувшую тошноту, я поднялся. Глаза все еще слезились и плохо открывались, нос пульсировал и ощутимо распухал. Сквозь кривую линзу слез я смог разглядеть, как в небо возносятся красные огни, как они уменьшаются, как большая туша вертолета уходит из луча прожектора. Огни смазались, потеряли четкость, расплылись. Я тыльной стороной руки вытер глаза. Руки дрожали. Когда вновь посмотрел на небо, то уже не нашел на нем вертолета.

— Твари, — прошептал я, раздирая слипшиеся губы. — Вот ведь твари.

Я опустил глаза на свои ладони, которые оказались бурыми от запекшейся крови, запоздало полез в карман пальто за платком. Аккуратно высморкался, боясь притронуться к больному носу, отер рот, вытер лицо, руки.

— Вот ведь твари, — вновь прошептал я, не зная как еще отреагировать на произошедшее. Подобрал валяющуюся неподалеку сумку со следами чьих-то ботинок на боку, обратил внимание на еще что-то валяющееся почти у самой кромки светлого круга, в центре площадки. Присмотревшись, понял, что это кожаная папка, которую держал в руках интеллигентного вида мужичок. Вот кто и чем меня ударил. Козел.

— Суки, — уже громче сказал я. Сильная боль ушла, ее заменила тупая, ноющая. И еще в груди разрасталась горькая, колючая обида. Она ширилась, становилась все больше и больше. Ее подгоняла мысль о том, что я должен был улететь отсюда, что именно я меньше всех хотел остаться тут. Что я тут совсем чужой, а эти скоты могли бы и подождать еще пару дней. Так это что ж получается, теперь мне тут куковать несколько суток? Это что, мне тут теперь торчать до следующей недели?! А мне еще и лицо разбили?!

— Суки! — заорал я, захлебываясь брызнувшей слюной. — Какие же вы все суки!

Я зло сплюнул, затряс в воздухе кулаками, болтая грязной сумкой.

— Твари! Я вам покажу! Я вас найду, уроды!

Пнул валяющийся камень, который больно отбил палец на ноге. Вновь чертыхнулся. Повернулся. Заметил стоящего в своей задумчивой поле странного деда с белой бородой. Он с неподдельным сочувствием наблюдал за мной. Но судя по тому, что он с прилета вертолета до сего момента не сдвинулся с места, то улетать этот псих не собирался. А остальные, значит, улетели!

— Милый у вас городок, уважаемый! — крикнул я ему. — Гостеприимный.

Дед состроил мину, мол, ну зачем же вы так.

Я зло покачал головой, остервенело принялся отряхивать полы пальто, брюки. Что дальше? Что теперь мне делать? Ну, твари…

— Эй, потерпевший, — услышал я вдруг знакомый насмешливо — деловитый басок. — Ходи сюда, помогу.

— Да пошли бы вы со своей помощью! — тон стоявшего в дверях диспетчерской Карчевского меня задел, и я вновь взвился, как сухой порох от искры. — С вашими шуточками и ужимками! Пошли вы все с вашим долбанным городом, уроды! Суки! Что я вам всем сделал? Что?

Я завелся не на шутку. Будучи спокойным человеком, я расхожусь до степени бешенства редко, но сегодня меня прямо таки убили несправедливость и открытое хамство вперемешку с отчаянием и растерянностью.

— Пошли вы все, — кинул я напоследок, чувствуя, что не могу больше стоять здесь, возле площадки своего внутреннего позора. Закинув на плечо сумку, я быстрым шагом двинулся в сторону города, абсолютно не задумываясь куда именно и зачем, даже не посмотрев в сторону диспетчерской. Мне срочно нужно было побыть одному.

Я уходил в темноту Славинска, опустив плечи и шмыгая разбитым носом. И спиной чувствовал, что меня провожают взглядами сумасшедший старик и геолог-рецидивист.

От ударов в нос лицо не становится мужественнее, это факт. По крайней мере, мое не стало.

Я стоял в ванной и разглядывал свою физиономию в маленькое зеркало на стене. Разглядывал и сокрушенно качал головой. Надо же, один удар и вот уже человек становится похожим на пропитого бомжа. Одутловатость щек уже спала, зато под глазами появились тени синяков. Нос превратился в багровую сливу на пол лица, но, слава богу, оказался не поломанным. Верхняя губа опухла и оттопырилась вперед.

Я убрал от лица свечу, поставил ее на раковину, в заранее принесенный граненый стакан. Свеча встала криво и горячий воск принялся медленно стекать по стеклянной поверхности, застывая длинными слезинками.

Я вздохнул. Отстранился от зеркала и оперся спиной об прохладный кафель стены. Вновь приложил к носу смоченный в холодной воде платок, чувствуя, как немеет кожа. Настроение было препоганое.

После того, как я ушел прочь от злосчастного аэродрома, я некоторое время бесцельно бродил по улицам, приходя в себя. Не каждый день со мной приключаются такие неприятные ситуации, не каждый день мне бьют по лицу незнакомые люди. Тем более, что я сам был жертвой обстоятельств и насилие в свой адрес считал совсем уж незаслуженным. Да что там, это было просто несправедливо, подло и низко. Ударить исподтишка, неожиданно, подло! В другой обстановке я бы этому вшивому интеллигенту навалял бы, уж к бабке не ходи!

Впрочем, по-настоящему не дрался я давно. Да и «по-настоящему» то навряд ли вообще когда-либо дрался. Вот так, чтобы до смертного боя, до кровавой пелены в глазах — никогда. Если не считать школьной поры, то весь мой опыт поединков в зрелом возрасте сводился к паре потасовок в институтском общежитии, да одной пьяной драке в кабаке. В первом случае все обычно заканчивалось сопением и кряхтением на полу, когда, сцепившись в неумелом партере, пытались просто придавить друг друга к земле. Во втором же — сотрясением мозга и выбитой от сильного, но неточного удара кистью.

Напомнив эти факты себе я, таким образом, спустился с небес на землю, покинув грезы о сладостной мести. Заставил себя успокоиться и обдумать свое новое положение.