Джон Варли - Манекены

Барбара стояла на коленях возле кровати. Ее одежда была по-прежнему распахнута, и живот ее был огромный. Она взяла Эвелин за руки и крепко сжала.

"Роды — вот что их выдает с головой," — прошептала она. Свет померк на мгновение, металлическое поскребывание и визг дверной ручки сбавили тон, стали не так пронзительны, заворчали и стихли, как турникет, теряющий обороты. Барбара обхватила руками голову Эвелин и притянула ее к своей груди. Эвелин закрыла глаза, ощутила упругую кожу и какое-то шевеление внутри женщины. Стало темней.

— Боль. Почему роды должны быть сопряжены с болью? Почему мы так часто умираем, продолжая свой род? Что-то в этом не так. Я не хочу сказать, что это нелогично; есть чувство, что так не должно быть. Интуиция говорит мне, что это не так. Не так, и не для того, все устроено. Хочешь знать, почему мы умираем родами?

— Да, Барбара, скажи мне, — она закрыла глаза и носом уткнулась в теплое.

— Это из-за яда, который они впрыскивают в нас, — говоря, она ласково гладила волосы Эвелин. — Белая дрянь, отходы физиологии. Они говорят нам, будто она и делает нас беременными, но это вранье. Она уродует нас, даже тех из нас, в которых не сидят паразиты. Она загрязняет матку, заставляет ее расти слишком большой для родового канала. Когда нам, девочкам и полу-девочкам, наступает пора родиться, мы вынуждены проходить через канал, испорченный ядом. В результате — боль, а иногда смерть.

— А-ах, — в комнате было очень тихо. Снаружи начинали трещать цикады. Она снова открыла глаза, ища взглядом дверь и мужчину. Она не могла их найти. Она увидела свечу, стоявшую на деревянном столе. Кажется, в соседней комнате был камин?

— Но так вовсе не должно быть. Нет, нет. Девственные роды, это вполне безболезненно. Я знаю. Скоро я увижу это снова. Ты помнишь теперь, Ева? Помнишь?

— Что? Я… — она слегка приподнялась, не желая отстраняться от уютного тепла другой женщины. Где палата? Где бетонный пол и зарешеченное окно? Она почувствовала, как быстро забилось ее сердце и попыталась вырваться, но Барбара была сильней. Она крепко прижала ее к своему животу.

— Слушай, Ева. Слушай. Уже начинается.

Ева приложила руку к вздувшемуся животу и ощутила в нем движение. Барбара слегка вздрогнула, наклонилась и прижала к груди что-то влажное и теплое, что-то, что шевелилось у нее в руках. Она подняла это к свету. Девственные роды. Маленькая девочка, крошечная, весом всего-то в фунт или два, не кричала, а с любопытством оглядывалась кругом.

— Можно, я подержу ее? — всхлипнула она, и слезы хлынули на тельце крошечного человечка. Какие-то еще люди толпились вокруг, но она их не видела. Ей было все равно. Она вернулась домой.

— Тебе сейчас лучше? — спросила Барбара. — Ты помнишь, что с тобой было?

— Только немножко, — прошептала Ева. — Я была… теперь помню. Я думала, что я… это было ужасно. О, Барбара, это было так страшно. Я думала…

— Я знаю. Но ты вернулась. Стыдиться тут нечего. Это все еще случается с нами. Мы сходим с ума. Мы запрограммированны на сумасшествие, все наше зараженное поколение. А наши дети — нет. Успокойся, моя радость, и подержи ребенка. Все это забудется. Это был плохой сон.

— Но это было так по-настоящему!

— Это уже прошло. Теперь ты снова среди подруг, и в битве мы побеждаем. Мы должны победить: матки не у них, а у нас. Наших детей все больше с каждым днем.

Наших детей. Ее собственных, и Барбары, и… и Карен, да, Карен. Она подняла голову и увидела свою старую подругу, и та ей улыбалась. И Клара, и Джун, и Лора. А чуть подальше, с детьми, Саша. А… это кто? Это…

— Привет, мама. Тебе лучше?

— Гораздо лучше, дорогая. Уже все в порядке. Барбара меня вытащила. Надеюсь, больше этого не случится, — она всхлипнула и вытерла глаза. Потом села на кровати, все еще укачивая крошечного младенца. — Как ты назовешь ее, Барб?

Барбара усмехнулась, и в последний раз перед глазами Евы мелькнули зловещие очертания той клетки, синий халат, доктор Барроуз. Мелькнув, исчезли; теперь уже навсегда.

— Пусть ее зовут Эвелин.