Андрей Колганов - Повесть о потерпевшем кораблекрушение

Рядом с хижиной стоял четвертый пулаг — невысокий, слегка сгорбленный, с иссохшей кожей. Он был стар, неправдоподобно стар. Обер подошел к нему и поприветствовал на языке паари.

Старейшина долго смотрел на него, потом ответил: «Да, я вижу. Ты тот, которого зовут Обер Грайс. Ты — светлокожий, который возвращается. Я был совсем юным, когда ты пришел к нам впервые. Ты был тогда много старше меня. Теперь я совсем старик, а ты все так же крепок. Что хочешь ты от нас?»

«Я прошу убежища среди народа паари. Я хочу пожить две или три луны со своей подругой вдали от моих врагов. Я не бегу от них. Придет время — я снова выйду им навстречу и сражусь с ними. Но я устал. Смертельно устал. И сейчас мне нужна передышка. Только вы можете дать мне ее. Только у вас до меня и моей подруги не дотянется никакой враг».

«Я знаю, — ты, Обер Грайс, сделал много добра народу паари. Мы помним добро. Я позволяю тебе проехать к стенам Внешнего города, где ты бывал уже. И там ты получишь ответ от старейшин. Через три дня».

Старик едва заметно кивнул. Обер едва успел наклонить голову в ответ, как старик повернулся, неспешным шагом двинулся вдоль дороги, а потом скрылся в чаще тропического леса.

Талимай по прежнему ничего не понимала. Зачем они забираются в эту глушь? Какое это отношение имеет к поручению Службы информации?… Но вопросы она задавать не решалась. Ее начальник наверняка знает, зачем это нужно, а если не говорит об этом, значит, на то есть свои веские причины.

За три дня Обер при помощи Талимай построил довольно большую хижину, удачно закрывавшую один борт автобуса, спрятанного в зарослях так, что с другой стороны нельзя было к нему ни подобраться, ни даже разглядеть. Но вот старик, встречавший Обера, снова явился к нему.

«Идем. Старейшины ждут», — промолвил он.

Обер последовал за ним уже полузабытой дорогой через проем в циклопической кладке в стене Внешнего города. Они шли мимо домов, площадей и храмов, пока не подошли к высоченным скалистым обрывам, к которым прижимался город. Стража, стоявшая у расщелины в этих скалах, расступилась и пропустила их.

Старик вел Обера через сплошной лабиринт расщелин, бесконечных каменных ступенек, забиравшихся круто вверх, мрачных пещер, опасных карнизов, нависавших над бездной… Наконец, пройдя через очередную пещеру, перед входом в которую опять стояла стража, они вышли наружу, на обширное скалистое плато.

«Мы — во Внутреннем городе», — спокойно, но чуть торжественно произнес старик. — «Нога светлокожего еще никогда не ступала здесь. Ты — первый».

На обширном дворе храма на простой каменной площадке горел небольшой костер. Вокруг него сидело несколько старейшин в самых обычных накидках, ничем не выделявших их среди тех пулагов, что жили во Внешнем городе.

«Мы решили позволить тебе и твоей подруге жить среди нас», — безо всяких предисловий промолвил один из старейшин. — «Но у нас есть одно условие».

«Какое же?» — спросил Обер Грайс.

«Ты должен выслушать нас и согласиться на нашу просьбу. Ты, Обер Грайс, единственный среди светлокожих, кому мы можем поведать об этом».

«Мое сердце не будет глухо к тому, что скажут ваши уста», — сказал Обер, используя принятую среди народа паари формулу уважения.

«Так слушай, светлокожий!» — воскликнул старейшина. — «Слушай жреца бога Судьбы!»

«Я, жрец бога Судьбы, шесть лет назад принял свое служение от своего предшественника. Тот двадцать один год наставлял меня в служении, и, уходя к своему богу, связал меня страшными клятвами следовать предначертанному и никому не открывать предначертанное, ибо Судьба должна идти путями, скрытыми от непосвященных. И когда я принес эти клятвы, и он убедился в моей искренней преданности, он допустил меня к тайному знанию. Оно хранится в нашем храме на бронзовых досках и на каменных табличках, нанесенное письменами, которые читают лишь служители Судьбы».

Жрец остановился, глубоко вздохнул, покачал головой в ответ каким-то своим мыслям, и заговорил вновь.

«И начал я постигать тайное знание, и увидел, что многие таблички, особенно самые древние, покрыты паутиной времени. И пройдя путь познания до конца — так я думал! — я уперся в запертую дверь в самом дальнем конце самого темного лабиринта в подземелье нашего храма. И надпись на двери гласила, что истина — там, а прочее есть лишь сказания для недостойных узреть свет истины. И когда я простер руку, чтобы отодвинуть засов, за моей спиной раздался голос — „Прикоснись, и ты умрешь“. — Я повернул голову и увидел человека в одежде стража Судьбы. — „Кто ты такой, и как смеешь угрожать самому хранителю Судьбы?“ — спросил я. — „От века установлено богом Судьбы“, — ответил тот, — „что знание за этой дверью непосильно людям и не может им быть открыто, чтобы не совлечь их с праведного пути. И были поставлены стражи Судьбы, чтобы оградить народ паари от пагубного знания“. — И видя, что я не ухожу от двери, он обнажил кинжал».

Обер терпеливо слушал рассказ жреца, ожидая, когда же, наконец, кончатся эти мелодраматические подробности, и станет ясно, чего же добиваются от него старейшины. А жрец продолжал говорить своим монотонным, почти лишенным интонации голосом:

«Я не мог допустить, чтобы какой-то страж решал, что делать, а что не делать хранителю Судьбы. Я забыл клятву, данную моему наставнику, что не буду преступать долг, исполняемый стражами, хотя и стою выше их. Страж не знал, что в юности принадлежал я к союзу мстителей — людей, отрекающихся от жизни, дабы совершить воздаяние гонителям народа паари. И когда мы схватились, я повернул его руку так, что он сам нанес себе смертельную рану. И пока он еще не умер, я сказал — „Поистине, твоя рука — рука судьбы“. — И он ответил — „Да, я не верил, но сказано было, что Судьбе угодно, чтобы однажды это случилось“. — И он ушел от нас с кровавой пеной на губах.

Я открыл дверь и прочел на каменных стенах пещеры то, что составляет истину. И увидел в этом знак Судьбы, ибо там было начертано, что тот, кто узнает истину, должен жить по истине, если не хочет стать злейшим врагом истины. Шесть лет я терзался сомнениями. Шесть лет я читал и перечитывал тайные письмена. И вот, я решился».

И жрец поднял левую руку, отставив локоть, ребром ладони перед своим лицом. Это был (как позже узнал Обер) жест союза мстителей, означавший готовность человека отречься от всего, кроме исполнения долга.

«Письмена гласили, что народ паари жил некогда в райских кущах, а потом прогневил богов, и был отдан во власть демонов, и бился с ними, и проиграл. И демоны в наказание изменили весь видимый мир, и вынудили паари жить в этом испорченном мире, и ежечасно бороться за свое существование».

Обер не выдержал и воскликнул: