Михаил Савеличев - Фирмамент

- Да, Даме.

- Мне понравилось, - внезапно развеселилась Одри. - Я кое-что придумала. Мне понравилось.

- Я повинуюсь, Даме.

Хамоватое ничтожество? Муравей-воин, неспособный к спариванию, зато удобный в боях, где пот и кровь смешиваются в возбуждающую смесь невероятного эликсира смертельного экстаза, той тайны врат, где самцы необдуманно и невинно владели отмычкой, грубым инструментом, впаянным в контекст вселенского апокрифа, прямо указующего на пришествие блудницы? Бессмысленно резонировать в напряженную пустоту, и Одри слегка склонила голову, поддаваясь соблазну мазнуть оформленное ничто застенчивостью и цинизмом. Обученность спасла безымянного на крохотный шаг, незаметный сдвиг, убирающий его со смертельной линии похотливой приязни, а во тьме все еще расцветали бутоны прибывающих рейдеров - хищных птиц мгновенной гибели. Граненые, кристаллические тела, наполненные злостью распада, протиснувшиеся сквозь ноль Хрустальной Сферы - издевательскую иронию конечного мира - в пустой комок первичного бульона квантовой экзотики, нащупывали прочную связь со своей королевой, выпадая из прагматизма боевых заданий, учебных тактик и опыта в непререкаемое повиновение тайной гармонии наплывающей смерти.

Кто еще не верит в могущество знаков? В непостижимый механизм трансляции воли, богоподобного творения отягощенной материи и боли, рождения и гибели, движения и пустоты, обиды и радости, всего континуума спрессованного спектра человеческих деяний и импульсов бессознательного духа, нежной улитки, приказывающей и распоряжающейся в духоте под расцвеченной глупо Крышкой? Одри страшно вклинилась в расчерченную пиктограмму, задохнулась, искупая и отражая рождение жестокости, не проложенной волшебством мертвых бомб, а - непосредственной, прямой, скрытой лишь за забралами масок и плюющейся сталью.

Масштабы времени пересекались, смешивались и примирялись в невозможности восприятия геологических эпох и досадных мгновений личной физиологии, химизма радости и тоскливой ностальгии. Причуды видений наступали тяжелым прибоем и неповоротливые тела грузовиков в окружении рейдеров, выжигающих огненные дыры партизанской обороны, срывались к воплощенной поверхности забытых драм, как переполненные яйцами муравьиные царицы припадая к разъемам грязных пещер и извергая внутрь нескончаемые волны голодной смерти.

Свинец заливался в промозглый холод душных лабиринтов, напичканных непреднамеренными ловушками рвущихся коммуникаций, выгорающих электростанций, испаряющихся озер жидкого кислорода - долгожданной пищи тлеющих пожаров. Распухали пятнистые облака взрывов, разлагая нищету в мелкий прах пустоты, без примет достоинства и памяти, анонимный песок под ногами десантников, теснящих убогость боевых машин и трескучих роботов в провалы титановых шахт, вбрасывая лохматую механику ржавой надежды на беззащитные головы слепых кротов, взывающих к апокалипсису внезапного света.

Все новые и новые титановые камни порождали медленно расступающиеся круги смерти, сметая грязь и слизь в каверны забытья. Острые ножи когерентного огня вскрывали мрачные задворки скопления продажных сил, новоделов ужасных монстров - жуткой явленности шизофрении Ойкумены, и все тот же ненавистный поток температур испарял крылатых людей, сонливых бабочек, многоголовых змей извращенной похоти бесцветного мира. Но где-то в рыхлой обороне растревоженного осиного гнезда, среди безглазых и неповоротливых личинок копился тайный узел сопротивления - случайный сбой узаконенной программы, озверевший страх индуцируемого безумия, налипающий ком прижатых к ледяной расщелине людей, вскочивших волей и насмешкой судьбы на мучительную иглу наркотика мысли, проснувшиеся под низкими сводами в очистительной купели горящих озер, выбитых из тисков толпы в одиночество скоротечного товарищества.

Так рождаются забываемые легенды и поддерживаются древние архетипы осажденной пещеры - вечный сюжет навязчивого повторения, слабое эхо стремления к чистоте и прекрасному, измятому идеалу эстетики разума и стойкости на закате мира, на пороге коллапса в подлинную точку невозмутимых эгрегоров. Словно бог очнулся в своем нежелании всемогущества, искалеченный и оскопленный творец тягостной слепоты образа и подобия, решив гасить звезды душ в странном плане таинственных преданий, легком намеке на значимость, на штрих движения к совершенству прочь от горечи разрушаемых эйдосов, забывших стремление к проявлению, беседе и становлению.

Давление силы формировало очаг температур, в котором безжалостно переплавлялся социальный кристалл древней иерархии и аморальности, где взрывная реакция сознания вывернула обман и старчество в обращенную подлинность истинных ценностей, воззвав под Крышку то редчайшее мгновение настоящего чуда - жалости и поддержки у животных, вырывающих собрата из пасти крокодила не ради стаи, равнодушной к потерям и обретениям, но ради самих себя, ради неподвластного движения вечности и спасения пусть изуродованных, но все-таки сердец и душ.

Одри слушала и чувствовала эту долгожданную легкость, облегчение взгромоздившейся на плечи Крышки, которую удерживали, вернее - пытались удержать энергия боли, взрывов, мучений, отчаяния, всех жутких эмоций разрезаемых тел, но которая, оказывается, подчинялась иным сторонам тьмы, которая превращалась в меон, границу движения - бесконечность свободы ждущей вселенной, света, готового проникнуть в запертую, полутемную и мрачную комнату.

- Кто они?

Офицер затих, сверяясь с записями:

- Точно не установлено, Даме. Отбросы. Мятежники. Сумасшедшие. Это не регулярные войска. Случайные партизаны...

- Готовьте посадку. Мятеж подавить.

Даме обязана быть грозной. Даме - это безжалостность, это личный вызов, кара, неотвратимость. Мгла, которая сильнее садящихся аккумуляторов искусственного света. Давление, в котором кристаллизуются алмазы редкой человечности. Она обязана снисходить и наказывать. Восстанавливать маразм уютной могилы грезящих великих под горами ледника, вгрызающегося в горячую волну сопротивляющейся Трои. Ничтожная Избранная, не склонная к лживым миражам собственного достоинства, с малости втоптанная в грязь будущего предназначения, непонятной случайности, открывшей единственный верный взгляд в мешанине теорем военного искусства. Это все она, Одри.

Поверхность планетоида расправлялась фрактальностью новых складок и кратеров, бьющими дымами выгорающих шахт и ПРО, где среди мертвых ландшафтов просвечивали ввергнутые в хаос островки упорядоченности космодромов и гравитационных лифтов, в лучах которых еще медленно кувыркались поднимающиеся к небу и опускающиеся вниз глыбы руды, крошки тел и обломки зубастых проходчиков, истекающих кровью смазки и горючего. Злобный лабиринт был разрушен, и сквозь изломанность Громовой Луны мрачные очертания грандиозного сооружения, веков вгрызания в льды и камень, проявлялись, как на старинной фотографии под слабой засветкой оранжевых дуг планеты-гиганта. Багровые гейзеры взрывов перфорировали горизонт и расплывались скоростными реками огня, вздувающихся, словно переполненные кровью старческие жилы, порождая новые язвы и фонтаны, и оставляя позади угольные отметины органического пепла.