Марина Саввиных - Синдром аксолотля

Взрослый угорь выглядит как угорь... только здесь, на Эе, это скорее растение, чем животное... или я чего-то не понимаю в животных.

Скажем, актиния... растение или животное? Или - росянка?.. Угорь намертво прикрепляется к какой-нибудь болотной кочке и тихо дрейфует вместе с ней. Пока в один прекрасный день его не охватывает судорога размножения - он выбрасывает из себя икру и съеживается, как колбасная кишка, из которой выдавили фарш. И это - завершение жизненного цикла. Он уже, считай, дошел тогда и ни на что вообще не годен.

Знатоки здешней фауны уверяют, что оплодотворение происходит как раз во время той самой свалки. Что это взаимное жранье - и есть угриная любовь. Может быть. Мой опыт разведения угря, пожалуй, это подтверждает. Когда я слишком тороплюсь с уборкой, следующий приплод обычно оказывается заметно ниже. В моем деле чутье - первое условие!

6.

Элси вернулась через две недели. Вернее, я сам нашел ее в кустах, метрах в трех от палатки. Еще ночью мне что-то мерещилось - какие-то звуки: то ли скулит кто-то, то ли стонет... Я решил - снится. Утром вышел - смотрю... У нее не хватило сил даже доползти.

Она вся была истерзана, вся в жутких кровоподтеках, - словно кусал ее кто-то, или колол. К тому же ее всю согнуло - как бывает при сколиозе, когда между лопаток растет горб... я про компрачикосов вспомнил, мокрым полотенцем отирая с исковерканного тельца кровь и грязь... про нищих, которые калечили детей, делая из них профессиональных попрошаек.

Трудно предположить, что при таких увечьях можно выжить. Но она была жива. И к вечеру даже пришла в себя.

Тоска была у нее в глазах. Древняя, как пирамиды.

- Могу ли я опереться о тебя? Иначе - утону. Ты - единственное, за что я могу еще зацепиться.

Представляешь, как я подпрыгнул. Как, идиот, засуетился. "Конечно, заорал я, вспотев от готовности,- я - твой друг, до конца своих дней! Только скажи, что я должен делать?".

- Просто будь со мной,- сказала она,- думай обо мне. Мне важно, чтобы ты думал обо мне и всегда был со мной. Днем и ночью.

Неотступно. Всегда.

7.

"Это приходит во тьме. Когда от усталости не можешь открыть глаза.

Рядом кто-то сопит, чавкает и всхрапывает,- ты впервые замечаешь это. Тебе впервые нечем дышать, воздух родной хижины раздражает ноздри - и ты откуда-то знаешь, что вонючие испарения грязных тел - не то, чем дышат. Ты не можешь шевельнуться и не имеешь терпения оставаться на месте. И у тебя внутри возникает звон.

Тонкий-тонкий... длинный-длинный... нестерпимый и бесконечный...

кто-то шепчет тебе за этим звоном, и сначала ты не различаешь слов.

Но потом - Патрия... Патрия... Патрия... ты проваливаешься в пустоту собственного сна с этим звуком внутри. И он уже не отпускает. Ты слышишь его днем и ночью. И чем дальше думаешь его - тем страшнее и холоднее.

Когда встает солнце - на самой заре, ты выползаешь наружу. Все еще спят, и никому покуда нет в тебе нужды. Свежий воздух омывает тебя, как неожиданная ласка кого-то большого и сильного. Патрия - далеко; она острыми зубцами врезается в небо. И ты начинаешь скулить от тоски, от жадного и бесплодного стремления к ней. И ужасаешься, что до сего момента Патрия была невидима тебе, и даже имя ее было от тебя скрыто. Как она далека, как прекрасна! Как бессмысленна твоя тоска! Тебе не доползти до нее, а доползешь - она убьет тебя! Ибо здесь нет никого, кто был бы ее достоин!"

8.

"У людей - хорошая еда. Разная. Известно давно, что пришельцы вкусно кормят, если уж обратили на кого-то внимание. Некоторое время считалось доблестью, если кто, войдя в доверие к людям, приведет за собой всю трибу. Это был золотой век в отношениях человечества и коренного населения Эи. Правда, короткий. Он закончился жуткими вспышками взаимоистребления эйцев. А когда в это ввязались люди...

Погибло несколько эйских кланов и главный лагерь пришельцев. Такого даже старейшины тогда не помнили.

К счастью, кто-то сообразил, что это все из-за людей, из-за их эгоизма и неумения строить отношения. Людей стали сторониться...

впрочем, за короткое время дружелюбия и вниманья многие эйцы выучились языку людей и - развлечения ради - стали между собой им пользоваться. Вступить в отношения с человеком - легче легкого.

Соблазн! Все известные мне случаи кончились плохо, Дэвид. Прости, мне трудно говорить об этом..."

9.

"Бига первая заметила.

- Сдохнешь, глупая,- сказала она очень громко. И голос ее выражал зависть и презрение одновременно.

Но я не могла уже есть это. Просто свыше моих сил было. Я не могла это есть. Я не могла этим дышать. Я не могла смотреть на них и разговаривать с ними. Меня никто не удерживал, но я знала, что не уйду. Куда бы я ушла? Эйцы не живут поодиночке.

Ночью Бига оказалась рядом. У нее была сухая шершавая кожа. Она шептала - будто ветки скрипели под ногами... "Беда, - шептала она,- беда, несчастье... гордых поражает страшная болезнь. Они отказываются от еды, тело их ссыхается наподобие листка осоки, брошенного на солнце, они лежат без сил, пока не прилетают крылатые чудовища, чтобы выпить их жизнь. День за днем демоны стерегут несчастных, демонские голоса заползают в их бред... и наступает день, когда от гордого остается только пустая оболочка, легкая, как пыль. Ветер подхватывает ее и развеивает над болотом. Но ты еще можешь спастись. Прижмись ко мне, люби меня, верь мне". Она обхватила меня руками, и когти ее сладко впились в мои плечи. Я было вскрикнула, но она стиснула меня еще крепче и простонала мне в ухо:

"Молчи. Если остальные узнают - тебе не дожить и до рассвета. Я никому не скажу". Она кусала меня и когтила, пока не утомилась и не отвалилась от меня, как насосавшаяся пиявка. Бледный ночной свет падал на ее спящее лицо - умиротворенное и розовое. Мне захотелось плакать, и я молча плакала, пока не провалилась в глухой и смутный сон.

Во сне болото простиралось ПОДО МНОЙ."

10.

Я бросил все. Она становилась невыносимее с каждым днем. Иногда страдания ее доходили, казалось, до крайнего предела. И, не выдерживая, она кричала:

- Не могу больше! Если б ты знал только, как мне больно! Ты не держал бы меня!.. Отпустил бы меня...

Как будто я ее держал... но ей, видимо, легче становилось при мысли, что мне очень нужно, чтобы она валялась на койке в моей палатке и поносила почем зря меня и весь род человеческий...

Я готовил ей три раза в день. Как никогда в жизни себе не готовил.

Кормил с ложечки, когда она впадала в полузабытье. Время от времени она будто бы по-настоящему приходила в себя... словно вспоминала что-то... и тогда, обнимая меня и прижимаясь ко мне всем телом, которое становилось все более угловатым и жестким, она говорила:

- Ты - мое спасение. Только бы у тебя хватило мужества и терпения.