Владимир Щербаков - Семь стихий

Снова я услышал стихи; они казались знакомыми...

Скользнула птица черной тенью

В квадрате солнечном окна.

И что же? Вновь простор весенний

И небо, где не видишь дна!

А всходы! Зелень! По равнинам

Потоп травы, листвы разлив.

Родная, далеко идти нам

В напев берез и шепот ив.

Я знал эти строки. Губы шептали знакомые слова - на них щемяще отзывалось сердце:

А путь все длится, жизнь все длится.

Полжизни пронеслось, как день,

Как миг... Промчалась с граем птица,

И по окну скользнула тень.

ГАРМОНИСТ. НЕЗНАКОМКА ИЗ ДЕТСТВА

В моих руках книга, удивительная книга: можно читать слова и строки, можно видеть и слышать все, что хотел передать автор; привычка к чудесам все же мешает мне осознать всю необыкновенность происходящего; воображаемый мир становится реальностью, стоит только нажать маленькую клавишу, спрятанную в переплете... Шумели тополя под окном. К дождю, гадал я, или к погоде? Руки и плечи были приятно теплыми от загара. А на улице необыкновенно свежо.

Сейчас в комнате возникнет объемное изображение - это словно вторая жизнь, которой можно тешиться до старости. Но я чаще всего забываю о клавише. Люблю читать, как читали встарь. А если уж забавляться... я вспоминаю иногда простой способ: выключить программу сопровождения, подрегулировать генератор, поменять контакты - немного терпения, и объемная книга превращается в любопытную игрушку. Ее содержание можно менять, ее можно дописывать за автора или, наоборот, сокращать. И герои, почти живые, во всяком случае, очень похожие на таковых, тут же, на глазах, изменяли свои привычки и характер, а стало быть, и собственную судьбу. Как выигрывал какой-нибудь неважнецкий роман от такого неожиданного соавторства. Любые изменения, казалось, только украшали его. Каждое новое слово было уместным и нужным. С другой стороны, и сокращения тоже шли на пользу: прояснялись события, а образы как будто становились выпуклее, осязаемее. Но зато уж к хорошей книге притронуться трудно. Красота и мысль, соединенные навечно в скупых и лаконичных строчках, сопротивлялись любому постороннему натиску. По-разному, по-своему хороши такие книги, каждая на свой лад. И всегда меня смущала тайна: ни одна голографическая инсценировка не могла бы заменить мне слов и музыки фраз. Быть может, когда-нибудь человек овладеет этим тончайшим видом искусства: переложением книг на язык объемного кино. Но ведь искусство слова тоже на месте не стоит. По-прежнему со словом связано всякое движение души, его нечем заменить. Нити фраз связывают нас с тканью мира. И только они слова и фразы - донесут до нас настоящий смысл событий, их подлинность. Без слов мы слепы. И это не парадокс. Цветной калейдоскоп - вот что такое планета, пока не будут названы вещи, люди, поступки.

Два или три раза за чтением меня посетил странный образ: в ткань повествования вдруг входил человек, вовсе непричастный к сюжету. У него крепкие скулы, чуть покатый лоб с продольными морщинами, зеленые глаза, каштановые волосы с небрежным пробором. Так я его себе представлял. И стоило мне притронуться к этой удивительной электронной машине-книге с клавишами, как чаще всего именно он появлялся вместо другого, книжного героя. Я называл его гармонистом. Звонко и чисто звучала старинная гармонь в его загорелых руках. Таким я его видел в мыслях - таким он и появлялся.

Забавно все вдруг мешалось в книге, и я уже не читал, а фантазировал. Но когда-то гармонист успел увлечь меня заливистыми переборами - и стоило ему появиться, как я старался удержать его. И долго-долго не смолкала гармонь. Все просто: биотоки... Но гармонист казался таким живым и веселым, что сомнения таяли: наверное, я видел его когда-нибудь. Или, может быть, когда-то возникший образ так поразил меня, что в памяти остался нестираемый след?

Не знаю, что более верно. Он появлялся, стоило вспомнить о песне, мелодии, даже об одной-единственной музыкальной фразе... и играл. И его продолговатые, чуть прищуренные глаза смотрели вдаль, мимо меня. Раз показалось: глаза как будто печальны, это только игра света делает их такими лучистыми, чуть смеющимися. Меня озадачило: как это не вязалось с его игрой! Есть такая высшая ступень мастерства, когда любая тема звучит как откровение. И тогда рождается свет, от него - сила, волшебство, долгие мгновения озарений!

Так уж он умел играть.

Его большие ладони прикасались к серебряным планкам, и звуки наполняли комнату. Он почти не говорил. Только играл. И не столько для меня, сколько для себя. Словно раздумывал о прошлом, о времени, о разных людях и, конечно, о любви. О чем поведали его музыкальные размышления?

Заиграет - и я вижу старые улицы над рекой и чей-то белый платок, яркие девичьи губы, весенний зернистый снег и огонь холодного заката... Музыка - искристая роса и желтоголовые калужницы над омутом, зеленые холмы за речной излукой и гребни волн на озерном просторе. И купол дерева на берегу с теплым воздухом под ним - влажным, с шорохом листьев и веток. Как будто тростниковый перезвон... Мелодия рассказывает: синь, ветры, высокие сосны, желтое свечение ивняка, березы, черные волны. Отголубело лето!

О чем расскажет сердцу гармонь? О долгом безлунном времени. О том, что быстро чертят небо темные птицы. А небо, как кровля, нависло над землей. Обветшали зеленые ограды рек - дремучие кусты. И роща прощально шумит листьями перед зимним сном.

Живые звуки: вышла за околицу девица с гладким пробором. Смеркается. Моросит. Стелется туман. Все затихает.

И снова звуки. Точно хрусталь. Мороз. Снег. В распахнутом небе синие таинственные огни. О временах года, как повелось, рассказывает музыка. Поет гармонь, звучит стародавняя песня. Глаза гармониста веселы, непроницаемы. Пальцы бьются как крылья: звени, звени, гармонь! Играй, гармонист.

* * *

Я заснул с мыслью о гармонисте.

В мой сон вошли едва уловимые запахи и шорохи. Наверное, я не закрыл окна, и к утру в комнате стало прохладно.

Но еще раньше я просыпался. Я говорил. С кем же?..

...Женщина с коротко подстриженными волосами и тонкой ниткой коралловых бус на стройной шее. Бусины были красными, как густая кровь или как темная ржавчина, причудливой формы, но гладкие - с отсветами мерцающих точек. Я долго не узнавал ее. Пока мы не заговорили. Она сидела на стуле у самого окна.

- На улице свежо, - сказала она, - может быть, прикрыть окно?

- Нет, не надо, впрочем, если вам холодно...

- Мне? - удивленно спросила она. - Холодно? Ну нет...

Ее реплика озадачила меня. Я сидел за столом, гораздо дальше от окна, и то ощущал легкий озноб. Впрочем, он скоро прошел. Меня не удивило, что на улице ночь и что визит ее, следовательно, можно назвать поздним. Я пытался об этом думать, но никак не мог сообразить, была ли какая-то причина ее прихода или нет. Мой сон как будто начинался с середины.