Дмитрий Щербинин - Облака

Как похитил ее юноша, как прятались они в пещере от гнева родных ее, как потом юноша погиб, как Мцыри, сражаясь с горным барсом, а она думала, что вовек не сможет полюбить другого, что жизнь кончена...

Рассказать до конца она не успела - во дворе зло залаял пес - автоматная очередь, и сразу в след за тем, в дверь забарабанили так, что по дому прокатилась дрожь.

Старуха встрепенулась, отставила похлебку, голосом в котором прорезал прежняя ненависть, прошипела:

- Это ваши.

А со двора уже кричали:

- Открыть! Открыть, или дверь выламываем!

Старуха, закричала:

- Ох, стара я стара! Дайте только с кровати подняться, да до двери доплестись!

- Нам что - мерзнуть тут что ли?! А ну... - на дверь посыпались яростные удары.

- Будут обыскивать... - говорила она. - Слезай-ка с кровати.

Я поднялся - ноги были довольно слабыми, голова кружилась, но, для человека, лишившегося два дня назад кисти руки - я чувствовал себя довольно хорошо.

- Подсоби-ка! - она ухватилась за старый рояль, я подбежал к ней ухватил левой рукой и, вместе, нам удалось перевернуть его - он встал, облокотившей верхней своей частью о земляную стену, и в образовавшийся проем я, по указанию старухи и пролез. На рояль она еще накидала стульев, ящиков, разного старого барахла и, таким образом, эта часть подвала оказалась большой свалкой.

Я замер, выжидая. Она поспешила подняться под лестнице.

И вот, где-то над моей головою скрипят половицы и раздается резкий, усталый голос:

- Ну что старуха? Мы тебя уже предупреждали. Мало того, что двоих бандитов воспитала... У твоего дома вчера видели отряд вооруженных преступников. Они вошли сюда с мешками, и вышли уже без. Так это?

Тут старуха, не смотря на то, что внутри ее все полыхало, заговорила спокойно:

- Да, ко мне приходили. Принесли поесть-попить и ушли. Это для вас я воспитала бандитов, а для родины своей - героев. И люди не забудут меня.

Так говорила она не потому, что боялась, что найдут оружие - с некоторых пор она ненавидела любое оружие; не боялась она и того, что ее могут убить эти, озлобившиеся от войны люди - жизнь для нее была мученьем, и ей она больше не дорожила.

Она за меня волновалась, о Дева! Во мне она видела своего погибшего внука. За меня одного, за то, что могут найти меня, она волновалась.

- Начинайте обыск! - рявкнул тот же голос. - В подвале все переверните!

Множество ног тут же заполнили мрачный дом; забегали, закричали; по полу загрохотало - все там переворачивали вверх дном, с усердием и отвращением искали оружие.

Вот и в подвал спустились - кто-то закричал:

- Да у Карги здесь целая темница! Ишь разрыла, старая ведьма!

А сверху слышался нервный голос:

- Сознавайся лучше сама! Где спрятала?! Потом легче будет! Не хочешь?! Ну, пеняй на себя...

Оружие вскоре нашли, поволокли по ступеням эти тяжелые мешки, и вот уже надрывается с отвращением ко всему "наш" командир:

- Это же наших! Ребята, вы посмотрите - на прикладе еще кровь осталась!

- Вздернуть ведьму! - закричал какой-то простой парнишка.

- Вздернем. Вздернем. - успокоил его командир. - Но сначала она расскажет нам, где искать бандитский отряд. Расскажет про связных, расскажет все-все, что знает. Расскажет и про другие секреты этого дома! Ты ведь здесь прячешь еще что-то или кого-то?! Отвечай!

Старушка твердым голосом так ему ответила:

- Давай же - казни, вешай меня. Раз совести совсем нет - да я и не страшусь смерти. Вы у меня взяли уже все, что могли взять - больше ничего не возьмете и слова больше не услышите.

- А смотрите, как залепетала! - со злостью прокричал командир - тут звук удара и что-то упало на пол.

- Поднять ее! - в голосе ужас перед чем-то неотвратимым, довлеющим над говорящим.

Тут я понял, что ударили старуху, и на пол упала она.

- Что ее жалеть?! - взвился несчастный, опустошенный, но старающийся показаться отчаянным, мужественным голос. - Она сообщница гадов! Старая ха! Да эта старая каждому из нас в спину нож готова всадить!... Что жалеть то эту падлу?! Они наших-то поди не жалеют! - последние слова он выдохнул захлебываясь, залпом.

И вновь командир:

- Последний раз спрашиваю, ведьма! Видишь - ребята на взводе! За гадами в этой вашей грязи бегаем! А они нас косят одного за другим! Поняла, стерва?! Рассказывай и отделаешься быстрой смертью.

Она молчала, а потом посыпались удары, и болезненные выкрики:

- Так ее!.. Ногой!.. Прикладом!.. Вот тебе!.. Что дергаешься?!

Удары сильные, удары глуховатые, удары каждый из которых издавался, будто били по кости.

- Ну, что мало тебе? - голос командира дрожал от ужаса, и почти с мольбой вымолвил. - Ну, скажи и все будет хорошо? Что ты молчишь то?! Что ж ты молчишь то?!

Думаю, что если он выживет в этой войне, то молчаливый образ старухи будет преследовать его до конца дней, и по ночам просыпаться в холодном поту, крича: "Что ж ты молчишь то?!"

Но она молчала, и ее вновь стали бить - теперь уже молча и страшны были эти, заканчивающиеся костным звуком частые, сильные удары.

Ужасала тишина. Ветер, до того так надрывавшийся за стенами - замолк. Молчали солдаты, молчала старуха. Только эти удары - каждый удар все сильнее раздражал пронзавшие воздух, незримые нервы. Воздух нагревался, жег меня... А когда с потолка медленно и вязко закапало, я не сдержал стона - то кровь старухи, просочившись между досок, падала в подвал.

Не в силах слушать, я сжался комком под растерзанным роялем; зажал уши, но все же и с зажатыми ушами слышал удары - долго-долго...

Всегда, в мгновенья боли иль радости, приходят ко мне стихи.

Тогда я увидел пред собою облака. В нежно-синем вечернем небе - подобные горам, столь величавым и неохватным, что нет и подобным и сравненным на земле. Только вид этих небесных гор, столь отчетливо живой, столь чарующе прекрасный, только он и спас тогда меня от безумия.

Не сравнится с тобой на земле,

Ни одна, о гора на синеющем небе,

В этом плавном, большом корабле,

Позабуду о плоти, о хлебе.

И по плавным, глубо-златым изгибам,

За мечтою мой дух полетит,

Песнь неся бесконечным приливам,

Коим облако сердце поит.

Созерцая небесную гору,

Сам я облаком вверх возношусь,

И нет места во мне боли сору,

Пред тобой во Любви я клянусь!

Сам я полнюсь спокойным виденьем,

Весь в стихах, весь с тобою в ветрах,

Льется голос мой ласковым пеньем,

Вместе с облаком, весь я в мечтах!

Хорошо, что ко мне пришли такие строки, такое виденье. А ведь, если бы появились бы образы про этот, наполненный болью дом - через стихи эта боль еще бы усилилась, - а куда ее больше то? Вот тогда бы и не выдержал, сошел бы с ума...

Потом уж понял, что командир говорит:

- Обыскать здесь все!

- А старуху вынести?

- А - это... Нет, пускай лежит. Мы, все равно, потом все здесь подожжем.