Дмитрий Щербинин - Облака

Вот последний пролет и - люк на чердак. Катя надавила - неужели заперто.

Нет - не заперто - все-таки поддается, просто сверху на люке лежал какой-то груз. "Вполне возможно, что ты через другой подъезд на чердак пробрался... ну а не окажется тебя там - значит, в подвале посмотрю..."

Она надавила сильнее - люк поддался и, вдруг, стремительно откинулся в сторону - грохнул о пол. Забили крыльями голуби, однако за ними - услышала Катя и быстрые шажки...

- Томас. Томас. - звала она, выбираясь на чердак, оглядываясь.

Это был не чердак - настоящая обитель таинств. До потолка было метра три, стены а стены поднимались полусферой, обозначая подъезды, выступали каменные блоки, однако, они только образовывали укрытия, оставляя проход свободным на несколько десятков метров - тут и там, неведомо из каких отверстий пробивались мягко-златистые солнечные колонны, в которых дивным вальсом кружили пылинки. Свет вокруг колонн несколько рассеивался, однако, в отдалении, все плавно расплывалось в чарующем полумраке. Было тепло и чисто, пахло соломой, пышные перины которой, неведомо кем, и неведомо для чего в это место принесенные, лежали на полу, и особенно много - между каменных блоков.

- Томас. Томас. - Катя медленно пошла вперед, и, когда ступала в солнечные колонны, свет поцелуями обнимал ее.

Вот очередной "тайник", между блоков - оглянувшись туда, Катя остановилась.

Там забившись в угол, сидел мальчик с добрыми глазами - а рядом с ним, обнявши его - девочка - лет семи.

И Катя сразу поняла, что мальчик этот и девочка - брат и сестра. Хоть и были они и грязными, и тощими, но, в лицах было что-то неуловимо общее; были одинаковыми и густые русые волосы - но, самое главное глаза. И у девочки эти большие, пронзительно печальные, наивные и добрые - невинные детские глаза. На девочке - одето было некогда темно-голубое, а теперь почти темное платьице.

Глядя на этих двоих, смотрящих с испугом, с недоверием, но и с надеждой, и с нежностью - Катя поняла, что не оставит их, пока не сделает для них все, что только сможет сделать.

- Извините. - прошептала она и, вдруг, почувствовала, как из очей ее выступила слезы. - ...Извините, я вашему брату представилась, а вам еще нет - меня Катей зовут. Я хочу дружить с вами.

Она шептала, и весь воздух наполнялся чем-то возвышенным, облачным. Она говорила и прекрасен был ее лик, ее очи - в которых с таким нежным чувством заблистали слезы.

И сестра и брат, не чувствовали больше испуга, но доверие и радость, что теперь Катя присоединилась к их маленькой компании.

Девочка даже улыбнулась, взглянув в личико своего брата, потом протянула ручку Катя и звонким детским голоском, точно колокольчик пропела:

- А меня, Машенькой зовут. А братика моего - Петрушенькой...

- Сама ты Петрушка! - без всякого раздражения улыбнулся мальчик. - Вы ее зовите Машенькой, ну а меня - Петр.

Катя присела с ними рядом, на солому, спросила:

- И вы тут живете? Это ваш дом?

- Да - это наш дом. - ответил Петр.

- А родители... - Катя кивнула на двух голубок, которые прохаживались неподалеку.

- Ах. - совсем не по детски вздохнула Машенька. - Если бы наши родители были голубками, мы бы так взмахнули крылышками, да и улетели бы в теплые страны - такие страны, где синее море, и весь год греет Солнышко...

- Ладно, чего уж там - расскажу все. Но вы, Катя, смотрите - сохраните наш рассказ, как самую великую тайну. Дайте самую страшную клятву, какую знаете! - очень серьезно произнес семилетний Петр.

- Я просто даю слово, что никому и никогда не открою.

- Даже, если вас пытать станут!

- Даже, если меня пытать станут. - в тон Петру, очень серьезно, отвечала Катя.

- Родители у нас пьяницами были. - начал рассказывать Петр. - И отец и матерь. Ничего хорошего от них не было ну вот и отдали нас в детский дом. Вы, Катя не знаете - это совершенно не выносимо. Даже и не скажешь, что хуже - у родителей, или в детском доме. Только и не туда и не туда, мы возвращаться не собираемся. В общем сбежали мы - в товарном вагоне до Москвы доехали, а было это полтора месяца назад - в середине апреля. С тех пор живем на этом чердаке. Иногда выходим за подаяниями, но уж очень боязно, что нас схватить могут. Один то раз чуть и не схватили - мы только в толпе успели затеряться. Мы, ведь, юркие... Вот и вся наша история.

Катя помолчала некоторое время, потом спросила:

- И что же? Как же вы дальше жить станете? Неужели в бродяг бездомных желаете превратиться?

- Все что угодно, только не возвращаться в этот дом!... А я бы хотел учиться, а Машенька, вы не смотрите, что она такая маленькая - она шить умеет!

- Что же нам делать... Знаете что - пока вы здесь оставайтесь...

- Да куда ж нам идти-то! В Москве и не найдешь лучшего чердака!

- Так вот вы и оставайтесь здесь, ну а я придумаю что-нибудь, вернусь завтра, и еды вам принесу.

Петр кивнул:

- Вы только про клятву свою не забывайте.

- А вы котенка здесь не видели?

- А какого?

Тут Катя описала Томаса, и дети ответили, что "Нет".

Однако Машенька, уже принявши Катю в сердце, как сестричку свою, предложила:

- А мы вам поможем. Вы в подъездах посмотрите, ну а мы в подвале покличем...

До вечера продолжались безрезультатные поиски, и там уж, в тот час, когда Дима торопил автобус, Катя вновь подошла к скамейке, вновь вспомнила юношу, и чувства свои облачные.

В голове ее, спокойной печальной рекою текли мысли: "Так, ведь, я и предчувствовала все. Впереди - печаль. Встретились мы - сердце мне обожгло, да так обожгло, что и не знаю - заживет ли когда. А встретится... какая светлая надежда - встретится! Но к чему обманывать себя, Катя? В этом то городе, среди этих толп... Нет - нельзя жить без надежды. Я буду заботится об этих детях и каждый вечер хоть на полчаса приходить к этой скамейке..."

И она, хоть и уставшая и голодная - у нее не было денег даже купить жетон, позвонить домой - она прождала его целый час, а потом, тяжело вздохнув, направилась к метро...

* * *

И вновь их разлучила какая-то пара минут. Совсем недавно у скамейки стояла Катя, и вот выбежал Дима, постоял там некоторое время, все больше погружаясь в отчаяние, затем побрел в метро...

Вот он уже дома - бабушка заметив его бледность, тут же и спросила, что за беда случилась.

Армия. - Нет, Дима не мог, не решался так просто сказать, что его на следующий же день забирают в армию. Он чувствовал каким ударом станет подобное известие для бабушки - он не решался потому что предчувствовал слезы, а потом - ухудшения ее здоровья.

Потому Дима ответил, что так - пустяки - хоть и понимал, что на следующий день, по крайней мере, придется ей все рассказать.

Даже лучше бабуши почувствовал Димину боль Джой - он разлегся перед ним на полу, отказался от предложенной любви, но с пониманием, с тоскою смотрел на хозяина. Томас же разлегся на коленях, да и замурлыкал ласковою свою песенку.